«Любое время года, в которое болею или пью…»

40 лет назад умер Владимир Семенович Высоцкий. Он сумел найти «нерв эпохи» и, возможно, в какой-то степени этим «нервом» стать. Удивительно то, что в нашем, вдрызг разделенном обществе, своим в доску его считают практически все. Каждому он близок и понятен. Каждому кажется, что в песнях Высоцкого есть что-то личное и даже интимное. И каждый будет прав.

Высоцкий свой и для бывшего сидельца партийного обкома (как при власти, так и вне ее), и для бывшего комсомольца, ставшего олигархом, и для вечного русского диссидента, и для твердокаменного патриота. Он действительно свой для всех, потому что он, как и они все, имеют общую историческую подоплеку. Он, как и все они, из общего прошлого, где можно было быть обласканным властью и немного ее ругать. Требовать «больших перемен», и в тоже время не любить эти перемены, могущие ударить по, пусть и в меру, но в целом комфортной жизни. Рваться «из сил и из всех сухожилий», сделав этот порыв чуть ли не гимном «тайной свободе», и тут же преспокойно петь этот гимн, тем самым его моментально обесценив, перед «большими людьми» на кремлевском банкете. Обо всем об этом пел – совершенно искренне и честно, а главное, не скрывая ничего, – Высоцкий. Ведь он знал, что никто за это его не осудит, потому как в его понимании, равно как в понимании слушавших его, так жили все.

Высоцкому, возможно самому того не подозревавшему, удалось стать кумиром советского обывателя. Многочисленного и, годами отчуждения народных масс от власти, этой самой властью выпестованного. Высоцкому удалось выразить его сокровенную мечту «жить сегодня лучше, чем вчера, а завтра – лучше, чем сегодня». Именно в этом он видел назначение своих песен, предпочитая именовать оные «песнями протеста», а не «песнями революции». Кстати именно к последнему определению его усиленно склонял однажды ведущий одного из американских телеканалов, куда советский бард был приглашен во время своего американского турне. Тогда Высоцкий, как всегда искренне, поведал своему заграничному визави, что его творчество с «революцией» ничего общего не имеет. И ведь и впрямь, не имеет.

Он просто хотел «жить лучше». И те, кто его слушали, отведя душу от бессмысленных лозунгов эпохи «застоя», тоже хотели жить хорошо. Только это «хорошо» должно было прийти как-то само по себе. Без усилий этого самого обывателя. Вот почему в его сознании рубивший правду-матку (ту, которую с официозных трибун не услышишь) Высоцкий представал чуть ли не единственным борцом за это грядущее «хорошо». Быть борцом за «лучшее завтра» в ту пору можно было тем более просто, что жить в «не совсем плохом» настоящем и ему, и его многочисленным слушателям и поклонникам было более чем комфортно. В силу именно этих обстоятельств «протест» в исполнении Высоцкого оказался весьма и весьма специфическим. Не раздражающим ни власть, ни обывателя не у власти.

Высоцкому не суждено было дожить до «больших перемен», а потому не пришлось занимать не терпящую полумеров позицию «за» или «против». И в этом его большая историческая удача: оставить потомкам гадать над вопросом – полюбил бы, принял бы или нет те самые «большие перемены», о неприятии которых он, собственно, когда-то и пел. Но разгадка феномена Высоцкого, конечно, не только в этом. Дело в том, что он действительно был чрезвычайно талантлив. Он был поэтом. И был гражданином – со всеми издержками эпохи, которую он сполна разделил со своими соотечественниками и без которой, кстати, своего творчества не представлял. Как и его сограждане, Высоцкий твердо и неизменно «в лучшее верил». Причем, не всегда в абстрактное «лучшее», но, как признавался сам – за язык никто не тянул, равно как и приукрашивать не требовал – «например, в наш советский народ». Именно в силу такой веры «памятник в сквере» был для него необязателен. Обязателен этот памятник оказался уже в наши дни для интеллектуальных ничтожеств, спекулирующих как тогда, так и сейчас на его таланте.

В этом, кстати, тоже своя трагическая символика: даже эпоха советского заката оказалась куда продуктивнее на таланты (кто-то в привязке к Высоцкому непременно скажет о «гении»), нежели пришедшее ей на смену безвременье. Но тут уже впору долго и нудно говорить о моральных и нравственных ориентирах разнонаправленных общественных проектов, на почве одного из которых произрос поэт Высоцкий, а на почве другого, даже через сорок лет после его смерти, так по-прежнему ничего и не появилось.

Станислав Рузанов