Лукашенко и пустота

Нынешнее президентское послание Лукашенко, судя по всему, если и не последнее, то уж точно итоговое. Нет, и по стилю, и по содержанию (что исключительно важно), оно категорически отличается от аналогичных запредельно рутинных и до тошноты пошлых процедур его постсоветских «побратимов». И, конечно же, «главного», «старшего побратима», которого он на всем протяжении своего послания опровергал, и с которым – следует об этом прямо сказать – более чем успешно соревновался.

Текст послания был профессионально составлен, и если сам Лукашенко его и не писал (что скорее всего – после Сталина собственные речи позднесоветская, а тем более «постсоветская» номенклатура писать просто не в состоянии), то команда его секретариата сработала, вне всякого сомнения, на отлично. Все то, о чем должен был сказать «национальный лидер» (а им Лукашенко явно стремится быть не только для Белоруссии, но и для доброй части всего «постсоветского пространства»), белорусский президент в своём выступлении произнес. И про преследования лидеров и стран, не поддавшихся на ковид-истерию («пандемия не была первым и не будет последним испытанием подобного рода для цивилизации»); и про глобальную исчерпанность либерального проекта и рыночной экономики как таковой; и про отсутствие инструментариев международной политики после слома Варшавского договора; и что особенно важно – про непримиримое противостояние глобальных экономических интересов двух «супердержав» Китая и США, к которому нынешняя Россия (к слову, как и в самом начале ХХ века) всеми силами старается присоединиться, правда, до «первого эшелона» империалистических государств пока явно не дотягивает. Политический реализм в речи Лукашенко явно зашкаливал, что отрадно. Причем, что отрадно вдвойне – не только по отношению к внешнеполитическим партнерам или противникам собственного государства, но и в отношении места и роли в данных процессах этого самого государства как такового.

На чисто эмоциональном уровне Лукашенко явно проиграл. Зал Национального собрания Белоруссии, заполненный в традициях позднесоветского партгосхозактива «лучшими представителями нации», на всем протяжении его полуторачасовой речи – программного послания этой самой нации в один из самых драматичных периодов своего президентства – аплодировал Лукашенко только в момент его выхода к трибуне и во время его ухода со сцены. Даже в самые эмоциональные моменты его выступления (а акценты в нем, повторимся, были составителями доклада расставлены очень грамотно и точно) зрители в зале либо полудремали, или того хуже – переглядывались и украдкой перешептывались. Только по этой наиважнейшей для Лукашенко трансляции (где как не здесь предъявить нерушимое единство нации и «кормчего»?!) можно оценить всю степень усталости правящего чиновничьего аппарата от своего многолетнего президента.

Усталые лица аудитории, перед которой вещал Лукашенко, говорили сами за себя. Слушавшие его либо уже слабо понимали, что происходит, а потому просто не знали, когда следует аплодировать и предпочитали дремать. Либо, что для Лукашенко еще хуже (и это в условиях, когда он несколько раз произнес сакраментальное «или со мной, или без меня»), сами они к сценарию «с ним или без него» внутренне уже готовы, а потому чисто внешне просто предпочитали имитировать лояльность.

В общем, как Лукашенко не старался, до незабвенных Чавеса и Каддафи, на которых он на всем протяжении своего долго правления изо всех сил мечтал быть похожим, ему дотянуть категорически не удалось. И дело здесь, конечно же, не только в эмоциях. И за Каддафи, и за Чавесом, при всем их экзотическом национальном колорите, стояли социалистические проекты обустройства собственных стран. Именно эта животворящая основа как раз и толкала их к взаимной интеграции, позволяя бросать решительный вызов как империалистической гегемонии западного блока, так и мировому капиталистическому порядку как таковому. Именно этот проект и этот вызов (а не одно лишь противодействие военной машине НАТО и США) навсегда поставили их в один ряд с выдающимися преобразователями цивилизации второй половины ХХ столетия: с Мао Цзэдуном, Че Геварой, Кастро.

Но Лукашенко один. Причем, в этом своем одиночестве по уровню эмоционального восприятия (а точнее, категорического отсутствия этого самого восприятия) своего послания, белорусский президент умудрился проиграть даже своему московскому визави. Дежурным и вполне себе заурядным посланиям президента Путина кремлёвская публика аплодирует охотнее и активнее. Конечно, это не аплодисменты в адрес уже упоминавшихся народных вождей типа Чавеса или Каддафи, да и происхождение этих аплодисментов категорически иное, но и оно было бы для самого Лукашенко в его нынешней ситуации важным подспорьем. Однако не в пример Белоруссии, наиболее влиятельная часть правящей в России политической группы намертво и, похоже, навсегда связала себя (а точнее, перспективу сохранности собственных капиталов) именно с Путиным, как единственным их гарантом. Именно поэтому российскому президенту уйти не просто труднее, чем остаться – уйти невозможно, а в сознании правящего политического класса «Путин – это Россия», а «после Путина будет Путин».

У Лукашенко, судя по всему, подобного путинского «преимущества» попросту нет. Да, собственно, и быть его у президента Белоруссии попросту не может. И дело вовсе не в том, что Путин «круче» Лукашенко, отнюдь. Просто все то, что есть сейчас в Белоруссии действительно не может существовать без Лукашенко относительно долго. В этом трагедия и Лукашенко, и Белорусии, и личная жизненная драма многих из тех, которые в ходе его послания то ли дремали, то ли уже грезили о заветной приватизации «по-белорусски». Все дело в том, что «батька» Лукашенко, так же как и вся его страна в ее нынешнем виде – это вполне себе самостоятельный осколок советской системы хозяйства в «постсоветскую» эпоху, правда, без социалистического идеологического содержания, что исключительно важно для понимания природы «белорусского режима».

По сути своей, пресловутый «режим Лукашенко» – это не что иное как растянутая, пролонгированная во времени победа сил «патриотической русской оппозиции» образца 1993 года с буржуазным Верховным Советом и президентом Руцким во главе. Также как и в нынешней братской Белоруссии, в России этот режим обязательно был бы «надклассовым», «гибридным», а потому априори нежизнеспособным на длительную историческую перспективу «режимом затянувшегося политического компромисса». Причем, логическое разрешение подобного, хоть и отложенного во времени, компромисса все равно бы оставалось делом ближайшей политической перспективы. Ведь главный вопрос любой политической борьбы – «кто кого?» – по-прежнему бы оставался на повестке дня, пока, наконец, не разрешился бы окончательно в пользу одной из непримиримых общественных сил, на какие бы тактические компромиссы они между собой не шли.

А, учитывая, что в братской Белоруссии подлинно «красного», кроме, пожалуй, государственного флага и герба (да и то со стертыми в угоду «надклассового союза труда и капитала» серпом и молотом), в реальности мало чего осталось – исход подобного противостояния для страны в нынешнем ее виде более чем предсказуем и даже закономерен. И дело здесь не в одном только «лукашенковском авторитаризме» или в звенящей, зияющей политической пустоте вокруг самого белорусского «Батьки». Просто вечных, в особенности надклассовых, компромиссов в природе не существует – также как и «спасительного третьего пути» при неизбежном выборе только одной из двух возможных моделей общественного бытия.

Станислав Рузанов