Чавес: президент и революция

28 июля исполнилось бы 70 лет выдающемуся президенту-антиимпериалисту, Команданте Боливарианской революции в Венесуэле Уго Чавесу. Своей непростительно недолгой по времени, но предельно яркой и плодотворной по результатам деятельностью Чавес упорно ломал стереотипы и табу. Он последовательно разрушал буржуазные предрассудки о том, что только «просвещенное», избранное меньшинство имеет право на политику и управление государством, или о том, что революция и социализм — это «вредные утопии популистов». Всею силой своего могучего темперамента и убежденности Чавес пробуждал народы латиноамериканского континента (и не только их!) на освободительную борьбу против колониализма и империализма — за мир, равный для всех, за социализм XXI века. К сожалению, процесс перерастания Боливарианской революции в социалистическую Чавес осуществить не успел. Однако для дела всемирного прогресса и революционного обновления мира бесстрашный президент-команданте сделал главное: он вернул человечеству мечту. Дело остается за малым — претворить эту мечту Чавеса в жизнь.

В день 70-летия руководителя Боливарианской революции сайт «Трудовой России» публикует материал, посвященный памяти Уго Чавеса, впервые появившийся на trudross.ru в мартовские дни 2013 г., когда большое сердце Команданте навсегда остановилось.           

Скоропостижная смерть 59-летнего национального лидера Венесуэлы Чавеса вызвала ожидаемые дискуссии об исторических судьбах его континентального проекта, окрашенного в цвета Боливаранской революции и социализма ХХI века. Лидера, равного Чавесу, на сегодня в Венесуэле нет. Как и в случае со смертью Сталина, по мистическому стечению обстоятельств также умершему 5 марта, нация на протяжении нескольких дней подряд была в неведении о реальном состоянии здоровья своего лидера. Венесуэльская оппозиция успела провести даже несколько крупных демонстраций, требуя предать гласности данные об истинном состоянии президента.

Подобная ситуация говорит только об одном. Провозглашенный самим Чавесом преемник его политического курса Николас Мадуро чувствовал определенную и вполне объяснимую неуверенность, что и привело к длительным консультациям «под ковром», а, следовательно, к сокрытию от общественности правды относительно здоровья президента. Попытка бальзамирования тела Чавеса (впрочем, вскоре признанная невозможной из-за отсутствия необходимых к этому приготовлений тотчас после смерти) также укладывается в логику момента.

В отличие от народного лидера Чавеса, его преемнику крайне важна легитимизация в глазах сограждан в качестве политического наследника усопшего лидера. Одного заявления Чавеса для этого явно недостаточно. Именно мавзолей с нетленным обликом первого президента Боливарианской республики мог бы помочь Мадуро остаться в сознании венесуэльцев печальником дела бесспорного национального лидера Чавеса. Ведь именно сооружение мавзолея на Красной площади – величественной в своей простоте усыпальницы, сочетавшей гробницу и правительственную трибуну, сыграло далеко не последнюю роль в возвышении Сталина именно как ленинского преемника, ревнителя чистоты его дела и продолжателя его политического проекта.

1924, 1953, 2013: неуместные аналогии

Для всех любителей исторических аналогий, занявшихся прогнозированием политического будущего Венесуэлы «после Чавеса» и необычайно воодушевленных совпадением даты смертей таких непохожих друг на друга политических лидеров — Сталина и Чавеса — посоветуем обратиться все же не к марту 1953 г., а к далекому уже 1924 г. Тогда ситуация в Советской России была, несомненно, куда более тяжелая и неопределенная.

Смерть организатора Октябрьской революции и основателя советского государства 54 лет от роду, вызвала нескрываемые надежды капиталистического мира на скорый крах ленинского проекта в России. Молодое государство по-прежнему находилось в политической блокаде. При этом призыв Декларации об образовании СССР, основанного двумя годами ранее, был непосредственно обращен к лидерам западного мира: создание Советского Союза — не просто «достойное увенчание» Октября 1917 г., а «новый решительный шаг по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику».  

Если же обратиться к другому документу эпохи — политическому завещанию В. И. Ленина (или той его части, которая была все-таки официально предана гласности), известному как «Письмо к съезду», то здесь изложены ленинские опасения относительно будущей политической стабильности в высшем политическом руководстве страны. Уже находясь на смертном одре, прикованный к постели, Владимир Ильич предостерегал соратников от политического раскола в ЦК правящей партии, а также — от ее «администраторского» перерождения. Дабы опередить события, Ленин предлагал немедленно увеличить «число членов ЦК до 50, до 100 человек» преимущественно из числа сознательных рабочих. Их, «многих рабочих», привлечение «в ЦК будет помогать рабочим улучшить наш аппарат, который из рук вон плох». Одновременно с этим, такое увеличение руководящего штаба правящей партии должно было помочь «равноудалить» друг от друга двух «выдающихся вождей современного ЦК» — Сталина и Троцкого, личные отношения между которыми, подчеркивал Владимир Ильич, «способны ненароком привести к расколу»…

О том, какие страсти бушевали в кулуарах помпезной церемонии прощания с первым президентом Боливарианской Венесуэлы, сегодня можно только догадываться. Однако очевидно то, что и так бросается в глаза. И в январе 1924-го, и уж тем более в марте 1953-го, за плечами советских народов стояли частично или полностью претворенные в жизнь социально-политические преобразования Великого Октября. Мало того, эти завоевания были взяты с бою: дважды, с оружием в руках, советский народ подтверждал свою верность выбранному в 1917 г. курсу советской революции в России. За спиной Боливарианской революции, начатой в Венесуэле президентом Уго Чавесом, такого опыта пока нет.

Также нельзя не увидеть, что со смертью Чавеса — команданте, как его вполне официально называют венесуэльцы, — боливарианская революция лишилась своей движущей силы. Ведь именно Чавес был во многом (если не во всем) главным архитектором того явления, которое он именовал «социализмом ХХI века». Он действовал именем народа и во имя народа, как говорил он сам, постоянно подталкивая и пробуждая народные низы к политическому творчеству собственным примером. Сможет ли таким примером стать для народа ныне исполняющий обязанности президента и провозглашенный самим команданте преемник его курса Николас Мадуро, вопрос сложный. Судя по всему, ответ на него мы получим в ближайшей исторической перспективе.

Чавес: путь к народу 

Свой путь к народу Чавес, плоть от плоти самих народных низов, начал, будучи подполковником военно-десантных сил Венесуэлы. Тогда именно патриотически настроенное звено средних и младших офицеров выступило открытым противником крайне правого, неолиберального курса политики правительства, ввергнувшего в нищету подавляющее число венесуэльцев. Пик стихийных народных выступлений против правительственной политики пришелся на начало 1990-х. 7 ноября 1991 г. всеобщая забастовка охватила всю страну. А уже в феврале 1992 г. группа офицеров во главе с подполковником Чавесом, возглавившим подпольное «Революционное боливарианское движение», организовала попытку вооруженного выступления в столице Венесуэлы Каракасе.

И вот что удивительно. Перечисляя основные вехи в истории народных выступлений в Венесуэле (особенно, 7 ноября 1991 и февраля 1992), невольно задумываешься об исторических параллелях в современной истории Венесуэлы и России. В России, неолиберальный курс команды Ельцина-Гайдара, отбросившей социализм и принявшейся на руинах вполне однородного общества «реального социализма» реставрировать капиталистические отношения, вверг страну в пучину безработицы, нищеты и дикого социального расслоения.

7 ноября 1991 г. в ответ на вылазку «младореформаторов» из «Демократической России» на Красной площади Москвы родилось массовое движение защитников социалистического выбора народа — «Трудовая Россия». Именно в тот день вопреки запрету Ельцина, «Трудовая Россия» провела свою первую манифестацию сопротивления на Красной площади, а все последующие два года (вплоть до разгрома народного восстания 1993 г.) народные выступления в стране будут проходить под ярко-красными знаменами возрождения социализма. Знаменами «Трудовой России».

Имеется только одна (наверное, решающая) отличительная черта. Пока в России преданные собственным руководством рядовые коммунисты и беспартийные патриоты СССР тщетно заклинали «проснуться родную армию» и выдвинуть из своей среды спасителя Родины, верного присяге, в Венесуэле часть армии все-таки поднялась. Да и лидер нашелся. Он сам себя выдвинул и взял всю полноту ответственности за вооруженное выступление в Каракасе. Причем от личной ответственности за подготовку и руководство военным путчем он не откажется даже в момент своего ареста, тотчас после разгрома выступления. 

Идеология: траектория поиска

Сразу после своего освобождения по президентской амнистии в 1994 г. (вновь параллель: в феврале того же, 1994 г., из Лефортовской тюрьмы в Москве будут освобождены руководители московского народного восстания 1993 г.), Чавес основывает политическое движение «Пятая республика». Что в большей степени повлияло на подобное наименование: опыт французского генерала Сопротивления Де Голля или уже появившееся четкое стремление Чавеса к смене буржуазных институтов государственного устройства тогдашней Венесуэлы в интересах низов, сказать трудно. Однако бесспорным остается только одно: программные установки «Пятой республики» продолжили линию февральского 1992 г. вооруженного выступления Чавеса в Каракасе. Уже тогда своей программной целью Чавес провозгласил свертывание антинародного либерального курса в экономике, а в качестве основного инструмента преобразований – широкую конституционную реформу. Последняя должна была упразднить давно превратившийся в клановый, преимущественно олигархический междусобойчик коррумпированных элит, двухпалатный парламент Венесуэлы. Его место должна была занять Представительная Учредительная Ассамблея — новый орган власти, способный выражать интересы всего общества, и в первую очередь, беднейших слоев.

Попутно заметим, что хотя под конституционной реформой (фактически – переустройство политической надстройки общества) Чавес и понимал слом традиционного буржуазного парламентаризма, но о полном отказе от системы «народного» представительства, речи (по крайней мере, на уровне деклараций) пока не шло.

Одновременно нельзя не отметить упорное нежелание Чавеса создавать собственную политическую партию. Заметим, что и в годы своей военной службы, и после освобождения из заключения он занимается созданием именно политического Движения, способного, как он, возможно, полагал, отразить более широкие народные устремления. Вполне возможно, что такая позиция Чавеса — отголосок кризиса партийности как таковой, порожденного крахом советского блока в конце 80-х гг. ХХ века. (Напомни, что ядром всех без исключения общественно-политических систем советского блока являлась именно партия, захватившая основные управленческие функции государстве).

Но нельзя исключать, что, задумываясь над собственной политической доктриной, способной раскрепостить народные массы страны и политически, и экономически, Чавес по-новому оценивает историю великих революций минувшего столетия, их успехи и неудачи. Не исключено, что далеко не последнюю роль в этом сыграл как раз опыт партийного перерождения революционных режимов на планете.

Траектория идеологических исканий Чавеса становится вполне логичной и в какой-то степени предсказуемой. Сначала Чавес посещает Гавану, где с университетской трибуны (той же самой, что и Че после своей поездки в СССР) провозглашает свою доктрину политического и экономического переустройства Венесуэлы, которая вскоре и получит наименование «Социализм ХХI века». Дружбу с Фиделем Чавес сохранит до последних дней жизни, а самого Чавеса иначе как Команданте (по примеру легендарного Че Гевары) на родине называть не будут. Однако было что-то в реалиях Кубы начала 90-х такое, что не позволило начинавшему свой путь к Боливарианской революции Чавесу безоглядно копировать ее опыт. Вероятно, не последнюю роль в этом сыграл кризис советской модели «реального социализма», заметно дискредитированной как усилиями пропаганды империалистического блока, так и зачастую ее собственным позднейшим опытом. 

Именно тогда Чавес обращается к опыту Ливийской революции, идеям упразднения государственности («орудий правления») и перехода к «прямой демократии», под которой основатель Джамахирии Муаммар Каддафи понимал правление самого народа без всякого посредничества. Представительные (от «имени народа») органы власти упразднялись, а их место занимали низовые (первичные) народные собрания и народные комитеты — вплоть до Всеобщего народного собрания. На исходе ХХ века, явившего миру пример небывалого пробуждения народных масс, не называвший себя марксистом Муаммар Каддафи оставался единственным кто не только не стеснялся апеллировать к изрядно подзабытому термину «народные массы», но и открыто пропагандировал саму идею непосредственного «народоправства». Причем не только в национальных границах, но и в пределах всего мира. Идея Всемирной Джамахирии не могла не привлекать Чавеса. Равно как не мог его не привлекать и пример самого Каддафи: к тому моменту руководитель Ливийской революции стал фактическим лидером Третьего мира, оказывал внушительную материальную помощь движениям и организациям революционной и национально-освободительной ориентации, основал Африканский Союз и боролся за создание Соединенных Штатов Африки.

Чавесу это явно импонировало. И вскоре целью Боливарианской революции будут провозглашены водворение «демократии участия» (с опорой на низовые «народные парламенты» или «боливарианские комитеты»), политика континентального единства Латиноамериканских государств, заявлявших приверженность идеям строительства социализма, а также создание антиимпериалистической «оси добра».

Муаммар Каддафи, знавший цену мировым лидерам и один из немногих, кто позволял себе говорить то, что думает и поступать так, как считает нужным, неизменно именовал Чавеса «братом» и «президентом-борцом». Чавес называл Каддафи первым в числе своих учителей и активно совместно с лидером Ливийской революции ратовал за создание нового экономико-политического пространства «Юг-Юг», призванного «объединить Латинскую Америку, Африку и Азию» и достичь тем самым «мировой стабильности».

От Боливара к Че Геваре. А далее?

Именно в президентство Чавеса интеграционные (объединительные) процессы в странах Латинской Америки впервые после легендарного борца за независимость и национального героя Венесуэлы Симона Боливара вышли на качественно новый уровень. Причем именно Чавес выступал здесь в качестве катализатора объединительных процессов.

Сам Чавес не скрывал основных устремлений своей политики. Объединяя Латиноамериканский континент, Чавес стремился следовать не только по пути генерала-антиколониста Боливара, но и революционера-антиимпериалиста Эрнесто Че Гевары, не мене легендарного и куда более близкого бедным народам третьего мира. Неутомимая деятельность Чавеса достаточно быстро сделала латиноамериканский регион источником мировых новостей. Тема Латинской Америки, как и во времена Кубинской революции, вновь стала актуальной и притягательной. А главное – у левых всего мира забрезжила надежда на триумфальное возрождение идей социализма в планетарном масштабе.

Именно на площадях и улицах Венесуэлы социализм и революция вновь представали перед народами мира в своем истинном и первоначальном виде. Сбрасывали одежды догматизма и бюрократии. Возвращали в этот мир мечту о равенстве, социальной справедливости, братстве народов и прогрессе для каждого. Возвращали подлинный праздник пробуждения и сопричастности к историческим судьбам собственных государств простым людям. На короткий период энергичный Чавес вернул социализму его прежнее звучание молодости и революционного задора. А вместе с этим — привнес в историю освободительного движения народов свой неотразимый стиль.

Однако успех стиля Чавеса кроется далеко не в «леворадикальном популизме», в революционной или антикапиталистической фразе, как утверждали его оппоненты и недруги внутри страны и вовне. Но не правы и те, кто видел формулу успеха венесуэльского Команданте в новом прочтении социализма. Никакого «нового» социализма Чавес, конечно, не изобрел. Он просто был свободен в его восприятии и интерпретациях. Он был свободен от шаблонов и догм. Социализм для Чавеса — это не звонкая фраза во имя популяризации собственного политического режима, а реальное социальное творчество.

Такой подход — во многом результат стихийного прихода Чавеса к идеям социализма и к марксизму вообще. Чавес не был глубоким теоретиком. Но он выделял в этих идеях то, что, как он сам полагал, и является в них основным: борьбу за тотальное уничтожение эксплуатации человека человеком и раскрепощение человека труда, невзирая на его расовые, религиозные и другие особенности. Кстати, подобного определения придерживался в свое время и Че Гевара, который в своей речи на втором Афро-азиатском форуме 1965 г. не просто полемизировал, а выступил критиком политики стран социалистического блока во главе с «брежневским» СССР, скатывавшимся, как резонно доказывал Че, к политике «старшего  брата» по отношению к «малым» развивающимся странам, а также к имперской политике отстаивания собственных «геополитических» (национальных) интересов в ущерб интересам антиимпериалистического движения народов «третьего мира».  

Президент-революционер не считал зазорным приглашать в свое правительство представителя партии троцкистов, без малейшей тени сомнения заявляя, что он, Чавес, «тоже троцкист» и «тоже за мировую революцию». Он мог, не стесняясь, говорить о недостатках советского социализма, ссылаясь при этом на произведения Троцкого, и также открыто говорить о позитивной роли Советского Союза в мировой истории.

На государственном уровне Чавес не только не скрывал своего уважительного отношения к В. И. Ленину, но и прямо говорил о приемлемости и перспективности его социально-политического проекта. Подобные, не свойственные политесу прочих глав государств пассажи, Чавес позволял себе не только перед левой общественностью и студентами РУДН во время своих визитов в Россию, но и в ходе официального (на уровне глав государств) открытия культурного центра имени Симона Боливара в Москве в июне 2007 года.

Тогда, очарованная Чавесом культурная и политическая общественность Москвы от Анпилова до Жириновского, могла услышать как мэр Москвы Лужков не менее эмоционально, чем лидер Боливарианской Венесуэлы, обрушился с резкой критикой на концепцию «однополярного мира» и выразил резкое неприятие вступлению России в ВТО. Сидевшему в том же президиуме, что и Лужков, записному поборнику «демократических свобод» министру культуры Швыдкому (теперь уже тоже бывшему) только и оставалось, что морщиться при каждой новой ссылке венесуэльского президента на Ленина, а в своем приветствии – сглаживать непередаваемый эффект от антиимпериалистических пассажей речей Чавеса и Лужкова...

Именно этой своей новизной Чавес разрушал привычные рамки, в которые оказалась загнана левая мысль вследствие длительного кризиса всемирного коммунистического движения на исходе минувшего века.

Понимание социализма как идеи освобождения и легло в основу доктрины, известной как «социализм XXI века». Впервые данная концепция была озвучена Чавесом на рубеже 2006-2007 гг. Кто только тогда не пытался ухватиться за этот термин, в считанные месяцы ставший брендом! И парламентские «оппозиционеры» из КПРФ, и российские леворадикалы и даже Председатель Совета Федерации РФ Миронов.

«Зюгановцы», к примеру, не раскрывая основ политического мировоззрения венесуэльского лидера, стремились присвоить модный бренд, упорно покорявший целые континенты, чтобы прикрыть им безжалостную кастрацию марксизма и вульгарное встраивание в политические институты буржуазного государства. «Эсеры» Миронова, тогда только что зарождавшиеся в недрах президентской администрации в качестве «второй ноги» партии власти, а потому не обладавшие более-менее внятной идеологией, также стремились перетянуть этот бренд на себя. Представители партии «третьего человека в государстве» Миронова вкладывали в звучную доктрину лидера Венесуэлы европейское социал-демократическое прочтение и даже усиленно готовились принять участие во всемирном форуме «Социализм XXI» века, проведение которого предполагалось президентом Чавесом в Каракасе летом 2007 г., но который по ряду причин так и не состоялся. Под воздействием глобального левого наступления, начатого Чавесом, даже избирательный штаб Д. Медведева на президентских выборах 2008 г. планировал прибегнуть к активному использованию социалистической риторики и даже подбирал соответствующую «группу поддержки». Многие не без основания заговорили о фактической реабилитации идей социализма в России на государственном уровне.

Все эти процессы имели прямое отношение к феномену Чавеса и его доктрине. Более того, короткий промежуток 2006—2008 гг., окрашенный в цвета «социализма XXI века», увлекавшего мир, давал надежду на превращение лидера Боливарианской революции в признанного левого лидера планеты. Лидера нового столетия. Но в таком случае концепция Чавеса не могла оставаться исключительно на уровне звучной декларации, пусть и провозглашенной популярным лидером. Однако дальнейшего идейного развития наработки Чавеса так и не получили, постепенно заглохнув к исходу 2009 года. Объяснение этому следует искать не столько в странной болезни Чавеса, с проявлениями которой команданте на первых порах справлялся весьма успешно, сколько в особенностях политической системы, созданной Чавесом в ходе Боливарианской революции.

Вопрос, по какому пути пойдет Боливарианская революция имел решающее значение для идеологического обоснования приоритетов Республики на внешнем и внутреннем поле. Фактически, многое зависело от того, сможет ли Республика Боливара разумно сочетать патриотический (национальный) вектор борьбы за единство региона, заложенный «Отцом Нации» в далекую эпоху войн за независимость, с интернациональными задачами всемирной интеграции народов на базе социальной антикапиталистической революции.

«Родина — это я!»

В. И. Ленин, к которому незримо обращался Чавес во время своих многочисленных выступлений, неоднократно подчеркивал, что глупо и крайне вредно отбрасывать фактор национальных особенностей в эпоху революционных войн и социалистического строительства. Другое дело, что национальные особенности, полагал Ленин, должны помочь каждой стране найти «конкретный подход» «к разрешению единой интернациональной задачи».

Вторая половина ХХ век явила миру множество примеров, когда национально-освободительные революции, решив задачу освобождения от империалистической колониальной зависимости, перерастали в социалистическую фазу развития. Причем всякий раз переход (превращение) революции национальной в революцию социалистическую зависело от конкретно-исторических (в том числе, национальных) условий каждого отельного региона. 

Так, революция в Китае победила в 1949 г., а в 1966 г. председатель КНР Мао начал, по сути, ее второй и основной этап – «Великую пролетарскую культурную революцию», знаменовавшую беспощадный разрыв с феодально-бюрократической традицией китайского общества. Революция на Кубе (1953—1959 гг.), носившая ярко выраженный антиколониальный, национально-освободительный характер, под давлением угрозы американской интервенции на Остров свободы в апреле 1961 г. была провозглашена Фиделем Кастро социалистической. Ливийская революция 1969 г. завершилась свержением колониальной монархии, а в марте 1977 г. революционное руководство республики заявило о сложении всех государственных полномочий, роспуске «традиционных институтов власти» и переходе к непосредственному народовластию – Джамахирии («власть народных масс»).

И нужно признать, что всякий раз национальные особенности данных режимов правления неуклонно диктовали необходимость мировой революции. Но если на Кубе с поражением экспедиции Че в Боливию, а еще больше – вследствие экономической зависимости от СССР, взявшего курс на «мирное сосуществование», идея глобальной революции  постепенно уступила место политике «государственного суверенитета», то маоистский Китай и Ливийская Джамахирия Каддафи не скрывали стратегической цели собственных режимов правления — осуществление глобальной, мировой революции. Различие состояло лишь в терминологии (а иногда — в средствах), но конечная цель под сомнение не ставилась.

Имелась также еще одна общая черта. Мао Цзэдун, Фидель Кастро, Муаммар Каддафи — крупнейшие политические и революционные лидеры второй половины ХХ века — все без исключения вырывали власть у прежних режимов вооруженным путем. А впоследствии — осуществляли революционную ломку и самих институтов прежней государственной власти. Венесуэльская революция стала в этом плане явлением исключительным. Здесь вооруженный сценарий не реализовался (февраль 1992 г.), а победа президента-революционера произошла строго в раках «традиционных» буржуазных институтов власти. В данном случае – через президентские выборы. Представительная демократия в лице парламента, который прежде повстанцы во главе с Чавесом хотели упразднить, заменив «Народной Ассамблеей», стала инструментом в руках президента-революционера для «продолжения революции» — через укрепление собственных властных полномочий. Вполне логично, что в итоге Чавес пришел, сначала, к идее блока партий для поддержки своей платформы в парламенте, а затем и к построению собственной «президентской партии власти».

Боливарианская Революция (изменение общества по пути социализма) оказалась, таким образом, заложником узких по своей природе буржуазных институтов власти. Продолжение революционных преобразований свелось к наделению президента чрезвычайными полномочиями силами партий «парламентского большинства», а от народа в таком случае требовалось «пролонгировать» революцию путем продления очередного президентского срока в ходе референдума. Не случайно, что даже этапы Боливарианской революции в Венесуэле Чавес соотносил исключительно с собственными сроками президентского правления. Так, например, новый этап революции он связывал с февралем 2013 г., когда должен был стартовать очередной срок его президентских полномочий.  

Примечательно, что двумя годами ранее, во время очередного референдума, на котором гражданам Венесуэлы предстояло одобрить или не одобрить стремление Чавеса продлить свои президентские полномочия, команданте прямо заявил, что готов уйти, «если победит НЕТ». Но в таком случае, «нам будет навязана колония, и это будет отрицание нашей родины». «А если выиграет ДА, - продолжил он, - воцарится Родина, Независимость». «Отрицание» или «победу» Родины, а значит, и продолжение Боливарианской революции, лидер Венесуэлы открыто связывает с отрицанием или одобрением собственной кандидатуры в ходе Референдума. В таком случае «независимость Родины», равно как и сама «Родина» — это президент. Причем, вполне определенный – Чавес.

В другом обращении к нации Чавес еще более конкретен, и предлагает соотечественникам проголосовать на референдуме «ДА», чтобы «мы смогли навечно удержать у власти венесуэльский народ» и «сделать пожизненным Национальный Проект Симона Боливара для достижения полной национальной независимости». Однако о степени тождественности между «пожизненным правлением народа» и «пожизненным проектом Боливара» Чавес не говорит. А ведь именно в этом вопросе можно увидеть тонкую грань, отделяющую подлинное народоправство от режима персонифицированной, личной власти, неизбежно тяготеющей к правлению пожизненного или династического типа.

Революция, массы, лидер

Вопрос об орудиях правления, способах выражениях народовластия и его совместимости с диктатурой отдельных лиц поднимался в теории и в исторической практике неоднократно. Лидер ливийской революции Муаммар Каддафи считал, что правление народа неотделимо от исторической судьбы самого народа. «Правление народа будет продолжаться столько, — отмечал Каддафи, — сколько существует этот народ», а «всякий, кто властвует отдельно от народных масс, не продержится у власти долго». При этом, в своей «Зеленой книге» основатель Джамахирии особо отмечает, что правление народа не совместимо ни с какими формами «народного представительства», будь то политические парии, парламенты, президентство, референдумы, и проч.

В России, опыт Советской власти после Октября 1917 г. доказал, что революционная власть народа является не только результатом социально-политического творчества масс в данной революции. Но в значительной степени она произрастает из сокровенных, древнейших представлений народа о самоуправлении и народоправстве, опирается на исторический опыт каждого конкретного народа. В России таким опытом стала вечевая, общинная форма самоуправления, нашедшая свое законченное выражение в форме ленинских Советов.

Кубинская революция явила миру демократию площади — т. н. «народные ассамблеи» в форме миллионных митингов на площади Гаваны, а также народные комитеты защиты революции, опиравшиеся на силу улицы. Отчасти подобную форму взаимоотношений с массами переняло и правительство Венесуэлы, добавив к «народным ассамблеям» формы прямого, многочасового общения президента с населением страны посредством телевидения и интернета. 

Однако самым острым вопросом истории революционного движения по-прежнему остается вопрос о соотношении (совместимости) власти народных масс и революционного лидера, выдвигаемого самими массами.

Основатель Советского государства В. И. Ленин неоднократно затрагивал проблему совместимости диктатуры отдельных лиц в условиях социалистического строительства с революционным правлением самого народа (диктатурой пролетариата). Так, в работе «Основные задачи Советской власти» Владимир Ильич допускал такую совместимость (вызванную чрезвычайными и конкретно-историческими обстоятельствами социалистического строительства) при одном главном условии. Пролетарская диктатура, отмечал он, даже «через отдельных лиц» призвана «будить, поднимать к историческому творчеству» громадные массы трудящихся. Инструментом такого вовлечения являлись органы советской власти в центре и на местах.

Конечно, формула «вождь — массы» не могла не зависеть от конкретно-исторических особенностей развития социалистических отношений в каждом отдельном государстве. Равно как имелись и общие закономерности. Однако в каждом отдельном случае стоит анализировать степень вовлечения, пробуждения вождем (лидером) революции к историческому творчеству выдвинувших его народных масс. В Китае председатель Мао поднял революционные отряды молодежи на переродившиеся партийные элементы – «новую буржуазию». Все органы государственного управления в КНР были на несколько лет подряд заменены всевластием революционных комитетов молодежи, наделенных исключительным правом отправления прямого революционного законодательства. В сознание народа этот опыт вошел прочно. Рыночные реформы Дэн Сяопина, принесшие первые ростки социального расслоения, безработицы, коррупции и буржуазного перерождения в КПК (с чем прежде и боролся Мао), заставили китайцев вспомнить уроки своего Председателя. Все, кто застал политику маоистской «культурной пролетарской революции» уже в сознательном возрасте или только входил в сознательную жизнь на ее излете, вышли на площадь Тяньаньмэнь, чтобы вновь пресечь буржуазное перерождение государственной и партийной власти в КНР. Только на этот раз политические сменщики Мао уже не соотносили себя с революционными низами. Они свернули революцию Мао. Вернули низвергнутых красным Председателем партийных вельмож на свои посты. И силой танков разогнали многотысячный лагерь восставшего народа на главной площади Пекина под портретом основателя КНР. 

Таким образом, оставаясь заложником формулы «вождь — массы» и в отсутствие организационных форм, способных реализовать подлинное народное правление, революция низов неизбежно обрекается на поражение. Превращается в свою противоположность.

Тома Санкара против Симона Боливара

То ли в подражание «Размышлениям» Фиделя, которые после его ухода со всех государственных и партийных постов на Кубе стали регулярно публиковаться на страницах «Гранмы», то ли для предъявления миру собственной доктрины, в 2010 г. увидели свет «Строки размышлений Чавеса». В данном сборнике представлены тексты его выступлений и статьи-размышления по актуальным вопросам современности. Естественно, что не последнее место Чавес уделяет проблемам и особенностям Боливарианской революции, историческому творчеству масс и роли в этом процессе наследника «Отца Боливара» — президента Республики, олицетворяющего, по мнению Чавеса, высшие народные интересы и являющегося двигателем — команданте, как почти официально называют его венесуэльцы — революционных преобразований в стране. 

Раскрывая суть «Национального проекта Боливара», о котором Чавес в контексте продления собственных президентских полномочий говорит неоднократно, лидер Боливарианской революции ссылается на первоисточник, на самого Боливара. «Высшая власть, — цитирует Боливара Чавес, — должна быть вечной, поскольку в системах без иерархии, больше чем в других, необходима твердая точка, вокруг которой будут вращаться судьи и граждане, люди и вещи» (Уго Рафаэль Чавес Фриас. Строки размышлений Чавеса. М., 2010. С. 491. Выделено — С. Р.).

Конечно, далее Чавес делает важную оговорку: «Сегодня мы убеждены, что эта высшая власть есть никакая иная, кроме той, что исходит от нашего народа в целом…» Причем показательным является именно упор Чавеса на слово «сегодня». Ведь приведенная выше цитата основателя Великой Колумбии, «президента континента» Симона Боливара есть не что иное, как попытка самого Боливара обосновать наделение его пожизненными президентскими полномочиями. Именно в пожизненном («вечном») президентстве герой национальных войн за независимость Боливар видит источник суверенитета народов Латинской Америки и одновременно с этим форму отправления его политической власти и даже юридического права. Однако история самого Боливара развенчала его «национальный проект» пожизненного президентства. Боливар был вынужден уйти в добровольную отставку и отрешиться от всех политических дел под напором массового недовольства тех, кто еще вчера бок о бок с ним дрались за национальный суверенитет, а теперь восстали против его абсолютистских имперских претензий.

Сам Чавес прекрасно понимает, что опыт предшествовавших нему великих социальных революций ХХ века говорит прямо о противоположном. Не через укрепление абсолютной власти, а через ее уничтожение лежит путь к строительству социализма, являющегося переходным этапом на пути к ликвидации всяческого политического и экономического посредничества в обществе, несущих на себе родимые пятна социального неравенства: партий, бюрократического аппарата, государства как такового. Примеров здесь — хоть отбавляй. Причем, примеров, противоположных и по масштабам, и по конечным результатам. Сам Чавес, если судить по его «Размышлениям», был склонен внимательно анализировать уникальный опыт «Чернокожего Че Гевары» — Тома Санкары, возглавлявшего революцию в Буркина Фасо, как стало именоваться это государство тотчас после ее свершения.

К сожалению, опыт данной революции августа 1983 г. и последовавшего за ней недолгого этапа социалистический преобразований, завершившихся переворотом и убийством Санкары, незаслуженно обойден вниманием. Сам Санкара неустанно подчеркивал органическую связь Августовской революции в Буркина Фасо с интернациональным революционным опытом человечества и вместе с тем справедливо связывал с данной революцией разрешение кричащих национальных (региональных) проблем, порожденными особенностями и условиями «третьего мира». Причем поддержки и помощи у старой государственной машины для свершения революционного переустройства общества, «африканский Че» Санкара даже не думал искать. «Цель этой революции — отмечал он, — приход к власти народа. …Для того, чтобы осуществить действительно народную революцию, необходимо приступить к уничтожению старой неоколониальной государственной машины и создать новую машину, способную гарантировать самостоятельную власть народа. Вопросы о том, насколько массово эта власть осуществляется и как она должна быть организована, являются ключевыми вопросами для будущего нашей революции» («Discours d’orientation politique». 2 Октября 1983 г. Выделено — С. Р.).

Санкара крушил старую машину управления. Водворял власть народных комитетов защиты Революции. Мобилизовал население на всеобщую вакцинацию и борьбу с наступлением пустыни. Лишил привилегий племенных вождей, а женщин уравнял в правах с мужчинами, открыв для них доступ к образованию. Институт президентской власти Санкара лишил прежнего ореола «величия власти»: Санкара отказался от президентского оклада (2000 долларов) и жил исключительно на жалование капитана армии (450 долларов). Ввел обязательное обнародование доходов всем без исключения чиновникам. Де-факто, Санкара упразднил («взорвал») прежнюю государственную машину, справедливо видя формулу успеха в соединении национальных и интернациональных задач революции. Традиция абсолютной власти, особенно распространенная у африканских племенных вождей, нисколько не помешала «африканскому Че» войти в историю «самым бедным президентом», оставаясь при этом мотором революции и примером для граждан. Чавес именует Санкару «мучеником африканской и мировой революции». И не случайно. Блестящий пример удешевления государственной машины на фоне широчайших социальных реформ в революционной Буркина Фасо, предпринятых Санкарой, являют собой опыт интернациональный, которым рано или поздно пройдут все народы по пути к бесклассовому обществу.  

И напротив, национальная традиция властной «вертикали», заложенная Симоном Боливаром, приходит в непримиримое противоречие с социалистическими тенденциями Боливарианской революции.

Чавес национализирует промышленность и заявляет о поэтапной конституционной реформе: новая конституция Венесуэлы, говорит он, будет конституцией социалистической. При этом, ни один прежний институт буржуазной государственной машины, доставшейся Чавесу от прежнего режима, не упраздняется. Игры в буржуазный парламентаризм диктуют Чавесу бороться за «парламентское большинство», а значит — за создание партийных институтов «под президента», как инструмента влияния в парламенте и опору своего президентства. Последнее становится для Чавеса главным источником революционного творчества. При поддержке пропрезидентского большинства в парламенте Чавес сначала наделяет себя чрезвычайными полномочиями (на период проведения национализации ключевых секторов экономики), а затем рассматривает введение бессрочного президентства как главного инструмента превращения Венесуэлы в социалистическую республику.

В сознании Чавеса, таким образом, два прямо противоречащих друг другу проекта — антиабсолютистский и антикапиталистический (построение социализма) и пожизненное президентство как источник национального суверенитета (проект Боливара) — сливаются в одно целое. В ситуации, когда продвижение социальной революции в Венесуэле зависит от бессрочного президентства конкретной личности — носителя революционных идей, исторические судьбы Боливарианской революции намертво связываются с Чавесом. А, значит, крайне уязвимы перед лицом выбывания команданте по независящим от него причинам с позиций высшего политического руководства. Что, в конечном итоге, и произошло.   

В объятиях мировой революции

Муаммар Каддафи — Уго Чавесу, 1 августа 2011: «Брат президент-борец Уго Чавес, ливийский народ и я лично молимся за ваше здоровье и просим Бога о вашем скором выздоровлении, после которого вы сможете дальше вести за собой венесуэльский народ и заниматься формированием объединенных штатов Карибской Америки, шагая по пути Симона Боливара».

Уго Чавес — Муаммару Каддафи, август 2011: «Оппозиция считает, что нас ждет вторая Ливия. Да, мы с Каддафи похожи. Оба — полковники… Брат Муаммар, будем жить, встретимся еще, и это будет самое великое объятие».

Муаммар Каддафи, Лидер революции и ее мученик, и президент-команданте Чавес все-таки обменялись рукопожатиями. Они навсегда вошли в историю всемирной революции бесспорными и безусловными вождями своих народов, объединителями континентов, подвижниками великой антиимпериалистической революции на планете.

В отличие от Ленина, Мао, Каддафи и «африканского Че» Санкары, Чавес не сокрушал буржуазную систему парламентарно-президентского представительства. Вероятно, на это были особые причины, и главная из них — исторические традиции «боливарианства» в Венесуэле: срастание идеи национально суверенитета с персонифицированной властью Освободителя-антиколониалиста. В отличие от Че, ему не предстояло погибнуть за перспективу континентальной перманентной революции, отрешившись от всех государственных постов и даже гражданства, чтобы с оружием в руках в окопах партизанской войны устроить «тысячи Вьетнамов» для свержения империализма.

Не сокрушив институты буржуазной власти, Чавес при этом предпочитал именоваться в большей степени «команданте», нежели по-буржуазному «президент». И это весьма характерно. Бесспорное национальное лидерство ставило его в глазах народа, от имени которого он и провозгласил революцию, выше прочих институтов власти в Венесуэле. Президентство стало для Чавеса главным инструментом осуществления Боливарианской революции, а заодно — главным катализатором народной активности. Связка «президент — народ» стала фундаментальной основой венесуэльской революции. «Причем настолько», – что порой и не скажешь, кто в большей степени оказывался истинным носителем революционного менталитета (сознания).

У «площади» он запрашивал одобрения своих реформ и, неизменно его получая, обрушивал революцию «сверху» (исходившую с вершин президентской власти при поддержке «низов») на коррупцию, неграмотность, бедность, всевластие олигархов — «отечественных» и компрадорских. Он вернул экспроприированные у народа богатства — нефтеносные и духовные — их истинному обладателю: народу. Видевшие в нем заступника, бедные сами за него заступились, сказав: «НЕТ» попытке государственного переворота в 2002–м году, предпринятой союзом транснациональной олигархии, прижатой Чавесом, и империей США. Сказав: «ДА» Чавесу, массы на площади перед его президентским дворцом в Каракасе, сказали: «ДА» начатой им революции. 

Российскому «другу Володе» до высот Чавеса вряд ли предстоит подняться. И дело не в сроках президентских полномочий. А в том — на кого обрушивается вся сила президентства и от чьего имени отправляется вся полнота власти, делегированной национальному лидеру (несравненно более высокая инстанция нежели «президент»).

Чавес обнимался с бедняками. Наделял их властью через «комитеты улиц» в поддержку революционного президента, а, следовательно – Боливарианской революции. Делил с ними кров в президентском дворце после наводнения, и пел — неотразимо пел — на национальном диалекте своего народа, в сознании которого стал вторым после Боливара. 

Станислав Рузанов