Биография без шаблонов

К 125-летию самого «закрытого» члена сталинского Политбюро Андрея Андреева

Сегодня основательно подзабытое, когда-то имя Андрея Андреевича Андреева было в ряду имен наиболее влиятельных и руководящих сталинских соратников. На протяжении долгих двадцати лет он неизменно входил в главный партийный «ареопаг» — Политическое бюро ЦК ВКП(б), и на протяжении тринадцати лет возглавлял главную «партийную инквизицию» — комиссию партийного контроля. Его политическая звезда, как казалось, навсегда исчезла с высот партийно-государственного небосклона сразу после XIX партийного съезда, чтобы на короткое мгновение снова там появиться ровно через год — сразу после смерти И. В. Сталина, многолетнего старшего товарища и друга А. А. Андреева. 

В изданной еще при жизни Сталина Большой советской энциклопедии, рядом с вклеенным парадным портретом, Андрееву, как и ряду других вождей «первого плана», была посвящена внушительная биографическая статья. В самом ее начале, в соответствии с давно уже устоявшейся в те годы традицией, Андреев именовался «верным учеником В. И. Ленина и соратником И. В. Сталина». Точно также как в аналогичных статьях именовались и Каганович, и Молотов, и Маленков, и даже Берия. Только на Хрущеве от данной пропагандисткой традиции пришлось отступить: том с его биографией выходил уже после и ХХ съезда, и разгрома участников «антипартийной группы». Но что удивительно, избежавший участи последних, Андреев не только не пересмотрел своего отношения к вождю, но и ни разу — ни на публике, ни в мемуарах — не упомянул о его ошибках так, как это делали другие. Причем даже тогда, когда делалось подобное только лишь для демонстративной, показной лояльности новому «демократизированному» руководству. В этом контексте упомянутая выше характеристика Андреева как «верного ученика и соратника» вовсе не выглядела рутинным пропагандистским клише — он и в самом деле таковым являлся.    

Андреев едва ли не единственным попытался отстоять и имя, и культ Сталина тогда, когда о его «разоблачении» не было ещё и речи, а тема преодоления его последствий ещё только робко торила себе дорогу в годы ранней «оттепели» при Маленкове. Более того, свои позиции, пусть и исключительно номинальные к тому моменту, Андрееву удалось сохранить даже после того, когда то ли прозревшие, то ли вовремя перекрасившиеся партийные активисты стали вовсю требовать от Хрущёва дать ему отставку, как «оруженосцу антипартийного культа личности». Правда, в итоге, политически Андреев самого Хрущева все-таки пережил, чтобы тихо уйти на пенсию уже при его сменщике Леониде Брежневе — причем, именно тогда, когда, как казалось, для этого вроде бы и не требовалось никаких оснований, а несменяемость становилась своего рода трендом эпохи.

О том, как именно А.А. Андрееву, вероятно, даже и не помышлявшему об этом, удалось поломать все мыслимые и немыслимые шаблоны не одной, а сразу нескольких эпох в истории СССР, как раз и пойдет речь ниже, тем более, что и повод для этого имеется вполне подходящий. 30 октября 2020 года Андрею Андрееву исполнилось бы ровно 125 лет. Правда, об этом юбилее многие записные «специалисты по Сталину» навряд ли захотят вспоминать — слишком уж сложной и не вписывающейся в карикатурные шаблоны, навязанные российскому обывателю СМИ, представляется ныне фигура нашего героя. 

На Путиловском. Дорога в жизнь

Самый непубличный из всех «выдающихся деятелей партии и государства», Андрей Андреевич Андреев родился 30 октября 1895 года в бедной крестьянской семье в одной из деревень смоленской губернии. Начало его жизненного пути было типичным для подавляющего большинства молодых людей той эпохи, и как у всякого простолюдина (а их в сословной Российской империи было поголовное большинство), его жизнь казалась предрешённой на годы вперёд. Как и все его сверстники, Андреев рано повзрослел и едва окончив два класса сельской школы, поспешил отправиться на заработки. Странствуя по необъятной стране в качестве разнорабочего, он успел поработать и мойщиком посуды, и чистильщиком самоваров, рабочим на заводе в Москве и уборщиком в одном из престижных московских «гранд-отелей». 

По сути, вся дооктябрьская биография Андреева — это ярчайшее свидетельство того, какие именно обстоятельства и причины толкали наиболее передовые народные низы той поры в революцию. О том, что Андреев принадлежал к числу именно передовых сомневаться не приходится. Отсутствие систематического образования Андреев старается восполнить при любой удобной возможности. Уже во время непродолжительной работы в Москве он записывается слушателем бесплатных общеобразовательных курсов для рабочих, учрежденных Пречистенским попечительством бедных в самом начале ХХ века. Однако основным источником знаний для Андреева становится все-таки самообразование.

Постоянное чтение художественной литературы и классическая музыка станут увлечением, которое Андреев пронесёт через всю свою жизнь. По воспоминаниям его дочери, доктора биологических наук Натальи Андреевны, их квартира в Кавалерском корпусе Кремля (знаменитая «кремлёвская коммуналка», где по соседству проживали семьи Калининых, Ждановых, Ворошиловых, Дзержинских, Орджоникидзе, а до самоубийства жены и сам Сталин) была не в состоянии вмещать постоянно разраставшуюся библиотеку, которую Андрей Андреевич будет неизменно пополнять на протяжении всей жизни. Прочитанных Андреевым книг становилось так много, что часть из них приходилось систематически передавать в дар знаменитой «Ленинке» — благо, что главная библиотека СССР располагалась буквально в нескольких шагах, стоило только выйти из Троицких кремлевских ворот. (Кавалерский корпус, где находились квартиры наиболее выдающихся партийно-государственных деятелей страны в 1920—1950-х годах, располагался на месте нынешнего Кремлевского Дворца съездов. Здание было снесено по прямому распоряжению Никиты Хрущева, что стало ярчайшим примером необузданного «хрущевского волюнтаризма»).        

Однако одной только художественной литературой дело, естественно, не ограничивалось. Очень скоро товарищи Андреева по Пречистенским курсам познакомили его и с другой классикой — марксистской. С того времени он становится активным участником подпольного большевистского кружка, а вскоре — и большевистского подполья как такового. В 1914 году девятнадцатилетний Андреев вступает в ленинскую партию и навсегда связывает с ней всю свою дальнейшую судьбу. К тому времени он уже как год работает в петроградской патронно-гильзовой мастерской, а после — устраивается в страховые кассы легендарного Путиловского завода. Немаловажно, что данная работа позволяла избежать отправки на бессмысленную и беспощадную бойню народов — первую империалистическую войну. С ее началом Андреев фактически полностью переходит на нелегальное положение, работая среди петроградского пролетариата под весьма, как оказывается, распространенным партийным псевдонимом «Ильин».    

Впоследствии сам Андрей Андреевич годы своей «путиловской эпопеи» будет вспоминать с неизменной теплотой и навсегда запечатлеет в своей памяти дорогих его сердцу путиловских большевиков, научивших его азам товарищества и конспирации. «Больничная касса, — вспоминал потом А.А. Андреев, — служила своеобразным большевистским штабом партийной организации завода и всего Нарвского района. Там обсуждались очередные партийные дела, составлялись листовки. В деловых папках хранилась нелегальная литература».

К 1917 году Андреев становится одним из самых эффективных большевистских конспираторов и орговиков. Для сравнения: будущего «всесоюзного старосту» Михаила Ивановича Калинина, работавшего в рабочей мастерской Финляндского вокзала, царская полиция арестовывала порядка шестнадцати (!) раз, Андреева — ни разу. Начавшаяся в большевистском подполье дружба между Андреевым и Калининым перерастёт вскоре в семейную и продлится до самой смерти безвременно состарившегося номинального «советского президента» в далеком 1946 году.      

Мечта подпольщика

К моменту февральской буржуазно-демократической революции в России Андреев ведет весьма разностороннюю партийную работу. Возглавляет одну из самых боевитых большевистских парторганизаций Петрограда — на Путиловском заводе Нарвского района. Организует многочисленный союз петроградских рабочих-металлистов. Входит в состав городского комитета РСДРП(б), а в качестве особого и исключительно ответственного поручения — отвечает за помощь ссыльным большевикам. А так как в числе последних был, как известно, и И. В. Сталин, то таким образом происходит первое и пока заочное знакомство Андреева со своим будущим многолетним руководителем. Когда будущие соратники по Политбюро познакомились лично, сказать определённо возможным пока не представляется.

Однако отнюдь не Сталин занимал в те годы воображение и мысли Андрея Андреева. Предположить в какой именно тональности и какими эпитетами сопроводил бы сам Андреев свои воспоминания о Сталине сегодня крайне затруднительно: после XXII съезда КПСС любые позитивные упоминания о недавнем вожде пресекались на корню, а в эпоху Суслова—Брежнева они давались крайне дозировано и предельно монотонно. Но факт остается фактом: добрая часть лаконичных воспоминаний Андреева посвящена именно В. И. Ленину. Когда 3 апреля 1917 года вождь русской социалистической революции в составе большой группы российских политических эмигрантов возвратился на родину, Андреев принимал непосредственное участие в его встрече на Финляндском вокзале российской столицы.

Едва ступив на родную землю, Владимир Ильич немедленно произнес речь с броневика, заблаговременно подогнанного к зданию вокзала революционными массами петербургского пролетариата. Далее броневик торжественно проехал по улицам города, а за ним двинулась многочисленная колонна встречавших лидера большевистской партии соратников и сторонников. Андреев был в числе участников никем не санкционированной манифестации — разрешать или запрещать данную акцию было фактически некому: Временное правительство чем дальше, тем больше теряло контроль за ситуацией в городе и в стране, становившейся все более стихийной и неуправляемой.

Уже поздней ночью в бывшем особняке Кшесинской (здание было реквизировано большевистским ЦК у фаворитки бывшего российского императора) произошло совещание Владимира Ильича с руководящим активом партии, на котором, судя по всему, Лениным впервые были озвучены программные «Апрельские тезисы», и только потом — перед более широкой аудиторий в Таврическом дворце. Данное совещание Андрей Андреевич в деталях запечатлел в своей памяти, чтобы потом восторженно изложить в мемуарах. «Я никогда не мог себе мысленно представить Ленина. — Напишет впоследствии он. — И вот — сижу в трёх-четырёх шагах от него... Было какое-то трудно передаваемое, необыкновенное чувство: видеть совсем близко Ленина, создателя нашей партии! Сколько раз мы, большевики-подпольщики, мечтали увидеть и услышать Ленина и вот, наконец, наша мечта сбылась».  

В том, что Ленин отметил талантливого молодого орговика, сомневаться не приходилось. К тому же, в отличие от ряда руководящих тогда членов партийного ЦК, Андреев ленинские «Апрельские тезисы» поддержал моментально и без колебаний. Более того, тотчас после их утверждения в качестве стратегического партийного документа, Андреев немедленно включился в напряженнейшую работу по перевыборам городских районных Советов — партия начала борьбу за их тотальную большевизацию, как важное условие для победы социалистической революции. Сложился уникальный шанс для возможной передачи всей полноты государственной власти в руки Советов мирным, невооруженным путем. И уже в начале июля большевики посредством улицы попытались было надавить на политически рыхлое Временное правительство, однако последнее ответило силовым разгоном массовых мирных манифестаций в Петрограде и Москве.

Вполне закономерно, что в числе непосредственных организаторов знаменитой июльской демонстрации в Петрограде находился и Андрей Андреев, которому сразу после ее разгрома пришлось возвращаться в подполье. Краткосрочный мирной период революции, по меткому ленинскому определению, закончился. На повестке остался единственно возможный исход острого общенационального кризиса — вооруженное восстание для завоевания власти российским пролетариатом. 7 ноября 1917 года Великая Октябрьская социалистическая революция в России победила. Андрееву посчастливилось быть участником исторического Второго всероссийского Съезда Советов, зафиксировавшего основные завоевания революции и оформившего первые социально-политические реалии нового политического режима в стране. Андреев вспоминал, что изо всех сил старался протиснуться к президиуму, чтобы как можно ближе лицезреть выступавшего с трибуны Ленина.

В. М. Молотов, бывший в отличие от Андреева в президиуме Съезда, навсегда зафиксировал для истории, что пришедший из глухого подполья, вождь величайшей из всех социальных революций провозглашал советскую власть в ботинках с дырявыми подошвами.          

Дора Хазан: революция и любовь

В ноябре 1917 года распоряжением главы советского рабоче-крестьянского государства Якова Свердлова Андреев командируется в Екатеринбург. Однако область деятельности Андреева, естественно, несравненно шире — весь промышленный Урал как таковой. Через несколько недель после отбытия Андреева, добившись перевода в Екатеринбург, следом за ним отправляется двадцатитрехлетняя Дора Хазан — профессиональная революционерка, политзаключенная, будущая супруга Андрея Андреевича.    

Их знакомство произошло во время совместной подпольной работы в страховых кассах Путиловского завода. При этом Дора (партийный псевдоним — Анна Сырмус) возглавляла и координировала еще и нелегальную работу большевиков в Таллине. Бывший анархист, а впоследствии чекист Яков Бухбанд (в январе—августе 1933 года он являлся начальником Соловецкого лагеря особого назначения) описывал возлюбленную Андрея Андреева так: «Маленького роста, худая, на вид — всегда усталая, скупая на похвалы, Дора Хазан стала скоро любимым товарищем, в особенности для тех, которые горели любовью к революции. Ее удары по политическим авантюристам, нытикам, склочникам и карьеристам были чувствительны. Дора Хазан мне, как бывшему анархисту, мало доверяла. Ее подозрительность ко мне часто парализовала мою активность, которую она называла ″активностью неотесанного бунтаря″». 

В 1916 году участники большевистского таллиннского подполья, включая Дору Хазан, были арестованы, и по законам военного времени ей с товарищами грозил военно-крепостной суд, который со всей очевидностью мог окончиться смертным приговором. Узнав об аресте дорогой ему Доры, Андреев приложил все возможные в то время усилия для облегчения ее участи. Причем главные усилия были направлены, конечно же, на поиски опытного и проверенного адвоката. В поисках последнего он в буквальном смысле обошел весь Петроград и даже встречался с будущим председателем Временного правительства России Керенским — как и другой известный уроженец Симбирска В. И. Ульянов-Ленин, Александр Федорович непродолжительное работал помощником присяжного поверенного, т.е., говоря современным языком, являлся адвокатом.     

Не питавший симпатии к большевикам и не желавший к тому же брать скандальное дело, Керенский, запомнившийся Андрееву бестолковым позером, в помощи осужденным отказал. Однако вскоре адвокат, имевший, как выяснилось, непосредственное отношение к большевистской партии, взяться за дело осужденных все-таки согласился. Итогом процесса — он состоялся незадолго до Февральской революции — стало осуждение обвиняемых в «государственной измене» (им грозило повешение) на пожизненное поселение в Сибири, однако скорое падение российской монархии в Феврале 1917 года вызволило их всех. Из главной «русской Бастилии», Петропавловской крепости, где в числе прочих «государственных преступников» пребывали и арестованные по «таллинскому делу», Дору Хазан революционные матросы выносили на руках.

Приезд будущей жены к будущему мужу — Доры к Андрееву — мог бы показаться вполне будничным событием, если бы не вышедший в конце 1980-х конспирологический роман В. Успенского «Тайный советник вождя». В данном романе, в «лучших» традициях «патриотической сталинианы», нанесшей и по сей день наносящей существенный вред делу восстановления подлинного исторического облика И. В. Сталина и его эпохи, повествовалось о «страшной тайне», сделавшей Андреева фактически неприкасаемой фигурой в сталинском руководстве. Якобы эта тайна связывает Андреева, его супругу Дору и ее младшего брата Наума (Успенский ошибочно называет его «старшим»), откомандированного вместе с Дорой в Екатеринбург, с «ритуальным убийством» членов бывшей императорской семьи. Как безапелляционно, а главное, бездоказательно утверждает Успенский, на расстрельной стене Ипатьевского дома были начертаны «кабалистические» знаки. Нетрудно догадаться, что подобная мистификация напрямую связывалась автором с национальностью Доры Моисеевны и ее младшего брата, а на основании этого делались «глубокие» и далеко- идущие выводы относительно природы и целей российского революционного движения как токового.  

Тема «тайных знаков» на расстрельной стене была в те времена вообще исключительно популярной и модной. О них, к примеру, с удовольствием рассуждали герои шахназаровского фильма «Цареубийца», где в роли главного «демона» выставлен, естественно, светлый и героический Петр Лазаревич Войков. Но исключительно конъюнктурная киноподелка Шахназарова — дело для смутных времен великой антисоветской контрреволюции более чем обыденное и даже рядовое. Куда сложнее с Успенским: мало кто вспомнит, что именно Успенский в 1960—1980 годах запомнился ничем иным, как написанием документальных и предельно трогательных — и по слогу, и по содержанию — «документальных повестей» о целой плеяде пламенных революционеров (серия с одноименным названием выходила в советские времена в Политиздате многотысячными тиражами). В их числе были Климент Ворошилов, Семен Буденный, Михаил Калинин и… Андрей Андреев.  

В отличие от «Тайного советника», резонно обозначенного Успенским как роман (а романы на документальность категорически не претендуют!), повесть об Андрее Андрееве переполнена реальных документальных свидетельств эпохи. Самое яркое их них — предоставленные семьёй Андреевых трогательные и трогательно сохраненные супругами-революционерами письма друг к другу. В этой переписке все: любовь к театру и классической музыке, привитая Андрееву Дорой, и тема иностранных языков, которые Андрееву настоятельно рекомендовала и помогала изучать супруга. (Под влиянием Доры, знавшей шесть иностранных языков, Андрей Андреевич выучил в итоге три, чем по праву гордился). И, естественно, восторженные и яркие впечатления о прочитанных ленинских трудах, которые наркому Андрееву приходилось постигать буквально на ходу.

Обо всем этом они неизменно сообщали друг другу, если выпадала разлука, а она, после завоевания власти, оказывалась довольно частой: Андреева посылали из региона в регион необозримой страны. Одно оставалась неизменным — его с Дорой переписка. В ней — подлинный ключ к осмыслению эпохи. К пониманию, почему эти люди так любили жизнь, любили друг друга и особенно — русскую революцию, давшую долгожданное освобождение стране. Андрей Андреевич Андреев и Дора Моисеевна Хазан заключили бракосочетание в весеннем Екатеринбурге — «под звездами 1918 года».

Что до вопроса, связанного с судьбой членов бывшей императорской фамилии, то он, как известно, был разрешён силами самого Уральского Совета без всякого привлечения к этой «спецоперации» руководящего центра в лице Москвы. А вот задача организации перехода государственных и партийных учреждений Урала на нелегальное положение на случай падения советской власти под ударами «белых» — то это как раз и могло быть тем самым ответственным поручением ВЦИК, к которому можно было привлечь далеко не каждого. И такая миссия вполне могла быть доверена профессиональному конспиратору Андрееву. Тем более, что в отличие от большевистских орговиков «первого порядка», Андреев, как бы сейчас об этом выразились, являлся фигурой «малозасвеченой» даже в среде самих тогдашних большевиков. С точки зрения интересов и перспектив рабочее-крестьянской власти на Урале, данная «спецоперация» являлось куда более ответственным и куда более важным мероприятием, нежели ликвидация последнего российского самодержца, не имевшего к тому времени ни малейшего влияния на сложившуюся в стране ситуацию.

На равных со Сталиным

В развернувшейся после ухода В. И. Ленина непримиримой борьбе «двух выдающихся вождей современного ЦК» — И. В. Сталина и Л. Д. Троцкого — Андреев занял позицию Сталина. Именно со Сталиным Андреев навсегда будет связывать ту принципиальную «генеральную линию», которая при всех ее издержках, обеспечит первому на планете пролетарскому государству построение социалистического базиса, а впоследствии и разгром фашизма. 

Причем, для Андреева подобный выбор — «линии Сталина» против «линии Троцкого» — будет носить отнюдь не конъюнктурный, но исключительно принципиальный характер. Троцкий, как, впрочем, и Сталин, по меткому ленинскому определению, «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела», в момент исключительного партийного противостояния так и не смог (в отличие от того же Сталина) убедить большинство руководящих коммунистов в обратном. 

Оказавшийся без ленинского руководства и чрезмерно хвативший самоуверенности, второй по значимости вождь Октябрьской революции запомнился рабочему-путиловцу Андрееву нарочито надменным и отстраненным, отталкивающим от себя. Причем, на фоне подобной линии поведения, «грубость», «нелояльность» и даже «капризность» Сталина выглядели в той обстановке, по-видимому, наименьшими из зол.  

В своих мемуарах Андреев впоследствии вспоминал, как сдававший позицию за позицией Лев Давидович демонстративно являлся на Политбюро «с толстым томом словаря иностранных слов и, уткнувшись в него, не обращал внимания на происходящее обсуждение». «При Ленине, — подчеркивал Андреев, — он… от этого воздерживался, а без Ленина… явно демонстрировал свое пренебрежительное отношение…».   

Правда, имелась и другая сторона медали. Выступая против явно непритягательных примеров поведения Троцкого, Андреев, тем не менее, активно поддерживал его позицию в ходе известной партийной «дискуссии о профсоюзах» (что опять-таки явно говорит о его принципиальности и искренности, даже несмотря на то, что впоследствии об этой своей позиции, бывшей в явном противоречии с ленинской линией, сам Андреев также принципиально и искренне сожалел).

В последствии, в июне 1937 года, т.е. в самый разгар развернувшейся в стране истерии по выявлению и явных, и мнимых «врагов народа» (а в их число в самый разгар «ежовщины» безоглядно записывали и «бывших» и «настоящих» оппозиционеров и уклонистов), и пытаясь, вероятно, подобный накал страстей хоть как-то снизить, Сталин неожиданно о «троцкизме» Андреева все-таки напомнил.

Так, выступая на расширенном заседании Военного Совета при Наркоме Обороны, Сталин привел в пример людей, «которые отошли от троцкизма, отошли крепко и дерутся с ним очень хорошо». «Андреев был очень активным троцкистом в 1921 году», — неожиданно заявил Иосиф Виссарионович. И на удивлённую реплику с места: «Какой Андреев?», спокойно разъяснил: «Секретарь ЦК, Андрей Андреевич Андреев. Так что видите, общее мнение о том, что такой-то тогда-то голосовал или такой-то тогда-то колебался, тоже не абсолютно и не всегда правильно».

Правда, характеристикой Андреева Сталин не ограничился и следом, к еще большему удивлению собравшиеся, напомнил про еще одного «активного троцкиста» в прошлом — Ф. Э. Дзержинского: «Дзержинский голосовал за Троцкого, не просто голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось». Однако, завершая мысль, Сталин в итоге резюмировал: «Самое лучшее — судить о людях по их делам, по их работе. Были люди, которые колебались, потом отошли, отошли открыто, честно и в одних рядах с нами очень хорошо дерутся с троцкистами. Дрался очень хорошо Дзержинский, дерется очень хорошо товарищ Андреев...».

Никита Хрущёв будет впоследствии говорить об А. А. Андрееве: «Он довольно активный троцкист и вместе с тем пользовался доверием и покровительством Сталина», и это «был как бы плюс Сталину». Но понять истинные сталинские мотивы в отношении Андреева, в равной степени как и мотивы поведения самого Андреева, оказавшегося с середины 1920-х в рядах «активных сталинистов», Хрущеву, было исключительно трудно. Особенно, если учесть, что сам Никита Сергеевич, принципиальностью и последовательностью к тому же явно не отличавшийся, к любым проявлениям нелояльности в отношении позиции собственной относился исключительно нетерпимо.

Еще труднее данное обстоятельство было понять сыну Анастаса Микояна Серго, который в связи с отставкой Андреева после XIX съезда, так пытался объяснить «феномен» последнего: «Уйти с работы в Политбюро можно было только в мир иной (К слову сказать, отец Серго А. И. Микоян преспокойно «ушёл с работы в Политбюро» в 1966 году, продолжая при этом оставаться в политике вплоть до 1974 года и уйдя из жизни только в 1978 году. — С. Р.). Единственный, кто сумел это сделать… Андрей Андреевич Андреев. Это стало возможным потому, что он потерял слух. И тогда, кажется, в 1950 году, сказал Сталину, что ему неудобно оставаться в Политбюро, ибо он не в состоянии участвовать в обсуждениях. Сталин его отпустил на покой… Другого такого случая не знаю». 

Но также как и в случае с мемуарами Хрущева, подобное предельно упрощенное изложение сложнейших перипетий биографии А. А. Андреева о реальных мотивах Сталина нам, опять-таки, мало что объяснит. Между тем, подлинные мотивы взаимоотношений Андреева и Сталина станут легко объяснимы и понятны, как только они, как и всякое явление действительности, будут рассматриваться исключительно в контексте тогдашней эпохи, а не в вульгарном от нее отрыве. Их взаимоотношения имели под собой принципиально важную подоплеку — изрядно подзабытые и осмеянные ныне, но имевшие в те годы решающее значение — такие качества как обостренное чувство товарищества и большевистская партийность. Без этой подоплёки нам сегодня категорически не понять, отчего в своем письме Андрееву, посланном в Москву, скорее всего, в период летнего отпуска, «всесильный диктатор» Сталин фактически оправдывается перед соратником, которого он искренне считает в первую очередь своим товарищем по партии и Политбюро.

«Здравствуйте, Андрюша! — писал Андрееву Сталин, — Опаздываю с ответом. Не ругайте меня за это. Насчет «стратегии» (речь, вероятно, идет о выработке стратегии «сталинской группы» в период острой внутрипартийной борьбы середины-конца 1920 годов. — С. Р.) …Я не раз уже говорил, что беру свои слова обратно и повинюсь. Значит, можно об этом уже не говорить. Хотел только еще раз подчеркнуть (не мешает!), что близкие люди должны быть честны и правдивы до конца, — я говорю о вершине партии, без этого партия обязательно разложится… Жму руку. И. Сталин».

Мало кто знает, что Андреев был одним из очень немногих членов высшего партийно-государственного руководства СССР тех лет, кому Сталин лично звонил в его кремлевскую квартиру в Кавалерском корпусе — во всех остальных случаях необходимых Сталину абонентов вызывал его неизменный помощник и секретарь Александр Поскребышев. Более того, Андреев был одним из тех немногих, кто говорил со Сталиным на «ты» публично, и к кому сам Сталин публично обращался аналогичным образом (во всех прочих случаях Сталин общался с подчиненными и соратниками исключительно на «вы» и, что примечательно, по имени-отчеству). Так, незадолго до ареста бывшего наркома внутренних дел СССР Ежова, Андреев, только что сменивший последнего на посту председателя Комиссии партийного контроля, и одновременно — глава специально созданной комиссии Политбюро по расследованию деятельности НКВД периода «ежовщины», на одном из ее заседаний бросил колкий упрек «самому» Сталину: «Чего ты смотрел? Тебе же говорили, смотри. Зачем Е<жова> взял в заместители? Я же тебе говорил: не бери его, а ты взял».

Но тот же Андреев на первом же после ареста Берия Пленуме ЦК КПСС (июль 1953 года) все также искренне и горячо недоумевал: «Это же позор для работников печати. Раньше чересчур усердствовали, и там, где нужно и не нужно, вставляли имя т. Сталина, а потом вдруг исчезло имя т. Сталина. Что это такое?.. Появился откуда-то вопрос о культе личности. Почему стал этот вопрос? Ведь он решен давным-давно в марксистской литературе, он решен в жизни, миллионы людей знают, какое значение имеет гениальная личность, стоящая во главе движения, знают, какое значение имели и имеют Ленин и Сталин, а тут откуда-то появился вопрос о культе личности. Это проделки Берия».

Однако на сей раз Председатель Совмина СССР Георгий Маленков (именно он выступал с основным на Пленуме докладом) в своем заключительном слове вынужден был позицию Андреева в защиту сталинского «культа» существенно скорректировать. В стране начиналась «оттепель» и у всех на слуху было «коллективное руководство» — система, которую ровно через четыре года окончательно разрушит своим волюнтаризмом соратник Маленкова Никита Хрущев.

Кадры решают все

Но было еще одно важное обстоятельство, делавшее Андреева фигурой в советском руководстве особой. И в этом плане приведенное выше сталинское выступление, где Андреев упоминается в нерушимой связке с Дзержинским, выглядит категорически не случайным и даже символичным.

Но дело здесь, конечно, не в одной только совместной работе Андреева и Дзержинского по линии железнодорожного транспорта, хотя и эта их совместная деятельность, прямо скажем, была поистине эпохальной. В бытность Ф. Э. Дзержинского наркомом путей сообщения РСФСР, а затем и СССР в 1921—1924 годах, Андреев в тесном контакте с ним работал на ниве Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (был секретарем ВЦСПС в 1920—1922 годах), а в 1922—1927 годы занимал ответственейшую по тем временам должность председателя ЦК профсоюза железнодорожников. Кстати, интересная деталь: так вышло, что самым популярным «советским железнодорожником» — «железным» сталинским наркомом путей сообщения СССР неизменно считался и считается Лазарь Каганович. Именно с ним — третьим, а в какой-то момент даже и вторым человеком в партийной иерархии 1930-х годов наряду со Сталиным и Молотовым — небезосновательно связывают наиболее зримые успехи социалистической реконструкции железнодорожного транспорта СССР.

Менее известно другое: Кагановичу не пришлось начинать свою работу в НКПС, что называется, «с нуля». Ведь его непосредственным предшественником в должности «главного железнодорожника СССР» на протяжении четырех лет подряд (с октября 1931 по февраль 1935 года) был не кто иной, как А. А. Андреев. В то время, как сам волевой и решительный Каганович возглавлял данный комиссариат только в 1935—1937 гг., а потом с перерывами в 1938—1942 и в 1943—1944 годах. Но если вокруг личности Кагановича успел сложиться определенный «культ», то вокруг «скрытного» и всегда находившегося как бы в тени Андреева такого «культа» не было по определению. Только этим можно объяснить, почему лавры «эффективного управленца» фактически полностью достались Л. М. Кагановичу, в то время как внушительные успехи, действительно имевшие место быть в годы руководства Андреевым НКПС, как раз и подготовили более чем благодатную почву для его будущего сменщика.

Правда, данное обстоятельство самого Андреева волновало, естественно, менее всего. Тесная дружба, зародившаяся на поприще наркомата путей сообщения, навсегда сблизила с тех пор Лазаря Моисеевича и Андрея Андреевича. На многочисленных кадрах кинохроники с праздничных демонстраций и военных парадов на Красной площади, мы чаще всего увидим Андреева и Кагановича вместе — рядом стоящими на трибуне Мавзолея. Кинохроника запечатлела, как во время одного из таких парадов (вероятно, традиционного июльского парада физкультурников) пошел дождь, и Каганович трогательно укрывает стоящего рядом Андреева своей шинелью…

Характерная деталь. Оказавшись в наркомате путей сообщения, Андреев основное внимание неизменно уделяет трём основным вопросам: введению в строй новой современной техники; созданию мощной инфраструктуры для кардинального повышения безопасности и мобильности перевозок (что определялось все более возраставшими потребностями народного хозяйства СССР в условиях социалистической индустриализации и надвигавшейся войны); и, что не менее важно, кадровому вопросу. Причем, последний предполагал не только правильный подбор руководящего звена, с чем Андреев справился более чем эффективно, но и решением таких немаловажных вопросов как воспитательно-политическая работа среди железнодорожных рабочих и служащих (была введена система политотделов в НКПС), повышение заработной платы, создание обширной социальной инфраструктуры для работников наркомата: общежитий, многоквартирных домов, специализированных пансионатов, домов отдыха и культуры. 

В период Великой Отечественной войны Андрееву вновь придется вернутся к деятельности железнодорожной отрасли – в феврале 1942 года секретарь ЦК ВКП(б) Андреев станет членом транспортного комитета при ГКО СССР и в этой должности проработает до конца войны, будучи при этом еще и наркомом земледелия СССР (тема колхозного движения, а точнее, подбора и расстановки политически проверенных и профессионально годных кадров в эпоху сплошной коллективизации и организации колхозов, была одной из важнейших в предвоенной биографии Андреева). 

Таким образом, именно подборка и расстановка кадров оказывается в центре внимания Андреева всюду, куда бы не посылало его Политбюро. Так, едва только приехав в военный Куйбышев (постановлением ГКО именно в Куйбышев было официально эвакуировано советское правительство и все важнейшие государственные учреждения), секретарь ЦК Андреев первыми делом проводит рабочие совещания с руководящим активом партийных и трудовых коллективов города, изучает личные дела и на месте осуществляет нужные кадровые назначения. Как впоследствии вспоминали участники таких встреч, появление Андреева на местных предприятиях всякий раз было для них полной неожиданностью. На всем протяжении своего пребывания в Куйбышеве Андреев лишь единожды «выходит из тени»: 7 ноября 1941 года рядом с М. И. Калининым, К. Е. Ворошиловым и Н. А. Вознесенским, советскими и партийными работниками города он стоит на трибуне военного парада в ознаменовании 24 годовщины Великого Октября (Куйбышев, как известно, стал вторым городом страны, где как и в Москве в день главного государственного праздника состоялся военный парад).

Решив все оргвопросы в «столице-дублере», а также в связи с провалом нацистского блицкрига по Москвой, уже к концу 1941 года Андреев возвращается обратно в «центр». Однако, несмотря на столь кратковременное пребывание «самого закрытого» члена Политбюро в Куйбышеве, итоги его деятельности оказались более чем внушительными. Как отмечает самарский журналист и краевед Валерий Ерофеев, результаты «куйбышевской эпопеи» А.А. Андреева, — а на него было возложено непосредственное «ведение кадровой политики во всём регионе между Волгой и Уралом» — внешне были не очень заметны, но именно они оказали «огромное влияние на формирование хозяйственного и политического руководства страны, и главное — на подбор коман-дного состава Красной армии, что в конечном итоге и привело СССР к победе над фашистской Германией». 

Великая Отечественная война, потребовавшая чрезвычайного напряжения сил партийно-государственного руководящего звена, до конца высветила исключительные качества Андрея Андреева. Николай Патоличев, накануне и в годы войны — секретарь Ярославского обкома и первый секретарь Челябинского обкома и горкома ВКП(б), находившийся в непосредственном подчинении Андреева, впоследствии вспоминал: «Мы, молодые партработники тех лет, нередко кое в чем копировали Андрея Андреевича. Хотелось походить на него. По нашему мнению, он обладал лучшими качествами партийного работника. Старались и мы развивать их в себе. Мы его и звали по имени и отчеству. Эту теплоту к памяти Андрея Андреевича Андреева мы сохранили до сих пор». По мнению Патоличева, тонкую «грань между строгостью и жестокостью» Андреев всегда умел определять безошибочно.  

Трудно сказать, знал ли сам Андрей Андреевич о сложившемся «эксклюзивном» «стиле Андреева», однако Сталин об этом не догадываться не мог. Более того, после «кадровой революции» конца 1930-х годов сам Сталин не мог не ощущать латентного недовольства — проявления независимых мнений и весьма скептических настроений к собственной персоне у определенной части партаппарата (Вспомним, как тотчас после формирования ГКО, созданного соратниками, как известно, без Сталина, будущий сталинский фаворит Николай Вознесенский, обращаясь к Молотову, во всеуслышание заявил: «Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем», а сам Сталин искренне недоумевал факту приезда соратников на «Ближнюю дачу», весьма резонно предполагая о возможном своем аресте!).

В этой ситуации Андреев, старый большевик с дореволюционным стажем и к тому же многолетний партийный орговик, вполне мог рассматриваться частью партаппарата, поднявшегося на волне жесткой партийной чистки конца 1930-х, в качестве возможной «компромиссной» фигуры. И не разразись война, еще неизвестно, чем подобная ситуация могла бы разрешиться. Но именно здесь важно указать на одно существенное «но»: Сталин Андрееву доверял безоговорочно. И, естественно не потому, что с конца тридцатых у Андреева начала стремительно прогрессировать тяжелая болезнь — в результате осложнений после гриппа Андрей Андреевич начал стремительно терять слух. Все дело в том, что Сталин прекрасно знал: все официальные назначения и должности Андреева, которым он посвящал всего себя, были на самом деле только лишь приложением к его основной, самой важной сфере деятельности, о которой не то что рядовые граждане страны, но и добрая часть высшего партийно-государственного руководства СССР вряд ли могла даже предполагать. И именно здесь было бы правильно вернуться к легендарной фигуре «Железного Феликса», сыгравшего в биографии самого Андрея Андреевича роль поистине судьбоносную. 

В уже упоминавшейся нами «документальной повести» В. Успенского (а по факту, это единственная полноценная биография А. А. Андреева за весь советский период), в исключительно осторожных формулировках информация о подлинной роли Андреева в истории СССР все же была «рассекречена». Правда, массовому советскому читателю информация эта мало о чем могла сказать — по вполне понятным причинам, она оказалась крайне дозированной, а формулировки обтекаемы. Однако и этого более чем достаточно, чтобы понять главное.

Начиная с первого конгресса Коммунистического Интернационала (март 1919 года) по прямому поручению Ленина и Дзержинского профессиональный подпольщик Андреев выполнял исключительно важную, но абсолютно непубличную миссию. Миссию, которую очень образно и емко описывал в своих воспоминаниях бежавший из Советской России Юрий Анненков — автор хрестоматийных портретов советских вождей 1920 годов (Ленина, Троцкого, Зиновьева, и др.) и мемуаров о не менее культовых персонажах послереволюционной страны (о Маяковском и Есенине, Горьком и Ахматовой, Гумилеве и многих других). Искренне опасаясь «советской экспансии» на «демократический» Запад и изо всех своих сил желая предупредить о «кознях большевистской России» лидеров «свободной Европы», Анненков замечал: «″Дипломатические″… успехи советской власти достигли таких высот, что СССР имеет теперь в каждой свободной стране по два посольства: одно – официальное, которое не вмешивается во внутренние дела страны, где оно находится; второе – которому поручено вмешиваться во внутренние дела, помещается в центральном комитете местной коммунистической партии».

Как бы в подтверждение «подозрений» Анненкова, биограф А. А. Андреева Успенский в далеких 1980-х так описывал деятельность своего героя: «Давно, еще Владимире Ильиче, работая вместе с Дзержинским, узнал Андреев многое из того, что доверялось самому узкому кругу лиц. Феликс Эдмундович не раз говорил Андрееву, что очень ценит его вдумчивость и осторожность, его способности конспиратора… Говорил ему: очень важно, чтобы наш посланец, работающий в сложной обстановке, вдали от своих, всегда знал, что в Москве есть человек, который думает о нем, заботится о нем, верит настолько, что не даст в обиду ни чужим, ни своим, правильно оценит любую попытку очернить или скомпрометировать.

В Политбюро знали, безусловно, что Андреев был близок с Дзержинским, трудился рука об руку с ним, пользуясь его полнейшим доверием. Учитывая это, и способности конспиратора, Андрею Андреевичу поручали организацию подполья в тех районах, которые оккупировал враг. Далеко за линией фронта, и еще дальше, за частоколом границ, выполняли свою ответственную работу люди, о которых во всей стране знали лишь несколько руководителей. Андрей Андреевич заботился об этих людях, старался оказывать возможную помощь, оберегать от нервотрепки».     

Уже в наши дни, историк и литературовед Вячеслав Огрызко делает исключительно важное дополнение: «По сути, Андреев… негласно возглавил советскую политическую разведку». Когда «после четырнадцатого съезда партии (декабрь 1925 года. — С. Р.) Андреев вдруг не был переизбран секретарём ЦК», а «за ним официально остался лишь пост председателя профсоюза железнодорожников», «кто-то воспринял это как начало опалы и заката карьеры Андреева. Однако никакой опалы не было. Просто Дзержинский и Сталин прибегли к маскировке. Дело в том, что все контакты любого оказавшегося на Западе высокопоставленного представителя компартии вызывали только подозрение. И совсем по-иному в Европе относились к профсоюзным боссам. Как потом выяснилось, под крышей профсоюзов Андрееву было намного проще встречаться на Западе с агентами советского влияния...». 

Более того, «когда у чекистов возникли подозрения в том, не передавал ли Зорге из Японии дезинформацию», «по косвенным данным», «именно Андреев… всё по своим каналам сделал для того, чтобы спасти ценного кадра от верной гибели (он не разрешил Зорге покинуть Японию и вернуться в Москву), при этом сохранив в тайне причастность Зорге к политической разведке».  

Сказать, таким образом, что Андреев был человеком информированным — это не сказать ничего. Но прежде всего, он был человеком многоопытным, и в первую очередь — политически. Именно поэтому выступление Андреева (по образному определению поэта Твардовского, «как бы вставшего с одра своей многолетней болезни») на уже упомянутом Пленуме по «делу Берия» — одно из немногих изобиловало не столько личностными характеристиками низложенного «соратника», сколько оценками политическими. Говоря о Берия как о безусловном «международном агенте империалистов», сверхинформированный Андреев открыто заявил, что «возможно, …на него (на Берия. — С. Р.) делали ставку как на диктатора фашистского типа». 

Тогда на эти слова мало кто обратил внимание, но стоит только соотнести тот набор предложений, которые часто именуются «проектом бериевских реформ», с реальной практикой слома системы социалистических отношений в СССР (в 1993 году этот слом завершился открытым профашистским переворотом с танковой пальбой по остаткам Советов в России), как слова Андреева из разряда предположений мгновенно превращаются в страшное пророчество, обернувшееся на исходе столетия подлинной трагедией для целой страны.

Вся история на одной фотографии

Дочь Андрея Андреевича Наталья (1922—2015 гг., доктор биологических наук, многолетний научный сотрудник Института биохимии РАН и, кстати, длительное время — член бюро первичного отделения КПРФ Хамовнического района Москвы) в одной из небольших газетных заметок поделилась однажды с читателями историей редкого снимка.

«Работая с архивом, — сообщает Наталья Андреевна, — я обнаружила необычную фотографию отца. На ней он запечатлен с И. В. Сталиным. Фотография эта уникальна, она никогда не публиковалась. Кем сделан снимок — неизвестно. Скорее всего — иностранным журналистом. Оба героя фото стоят на трибуне Мавзолея В. И. Ленина. Видимо, на параде 1952 года… На то, что дело было весной указывает легкая одежда. Сталин в своем обычном сером кителе, а отец в штатском темно-синем костюме, белой рубашке, галстуке и шляпе (он считал, что не имеет права носить форменную одежду, и полувоенный китель носил только дома). Видимо Андрей Андреевич стоял, по своей привычке, в глубине трибуны, а Иосиф Виссарионович позвал его стать рядом. Отец выглядит недовольным, суровым, что не было свойственно ему. Не понравился выход на ″первый план″…

На лицах обоих — усталость. Сталину оставалось жить меньше года. Отец, по его собственной просьбе, в том же 1952 году был выведен из состава Политбюро, так как десятилетия изматывающей, непрестанной работы отозвались тремя инфарктами и глухотой. На лице Сталина читается не только нездоровье, но и сверхчеловеческая усталость...»

И будто бы отвечая и Хрущеву, и сыну Микояна Серго, и словно стремясь напоследок расставить все необходимые точки над «i», Наталья Андреевна замечает: «Решение о выводе Андреева по болезни из Политбюро партии вовсе не означало пренебрежения со стороны Сталина. Наоборот, это был знак уважения, признательности. Проявление товарищеской помощи…».

Как бы там не было, но поводов для переживаний в послевоенный период А. А. Андрееву хватало с лихвой. Прогрессировавшая глухота (и это у человека, который собрал за всю свою жизнь едва ли не самую большую в СССР «частную» фонотеку — коллекцию классической музыки!) делало его участие в заседаниях Политбюро исключительно затруднительным и дискомфортным. Доходило до того, что М. И. Калинину (скончался в июле 1946 года) приходилось бегло записывать для Андреева тезисы выступавших, и в первую очередь, председательствовавшего на заседаниях Сталина. Резкое ухудшение самочувствие практически не оставляло надежды на полноценное «возвращение в строй», что не могло не причинять дополнительных переживаний человеку, привыкшему к любой порученной ему работе относиться с максимальной отдачей и с «большевистским рвением».

Андреев начинает постепенно отходить от дел. Однако процесс этот явно затягивался: главное направление его деятельности — негласная «политическая разведка», являвшаяся фактически самостоятельной международной спецслужбой СССР, неподконтрольной ни госбезопасности, ни ГРУ, ­требовала строгой правопреемственности и лишняя спешка могла в этом деле только навредить. Кроме того, процесс «передачи дел» явно осложнился в связи с самым непредвиденным: роспуск Коминтерна, произошедший в 1943 году, потребовал заметной перестройки данного, годами формировавшегося направления международной деятельности ВКП(б) в каждой отдельной стране мира (в первую очередь там, где коммунисты к власти еще не пришли или, того хуже, находились в подполье).

В итоге, формальным правопреемником Коминтерна стал образованный на базе Исполкома КИ Международный отдел при ЦК ВКП(б), а вскоре и подотчетный ему Коминформ (Информационное бюро коммунистических и рабочих партий), просуществовавший в 1947—1956 годах. Однако со смертью легендарного Димитрова (июль 1949 года), и особенно с приходом в отдел Михаила Суслова подлинно революционный, большевистский дух стал испаряться из данных структур достаточно быстро. Возобладала атмосфера директивно-командного управления из «центра» (впоследствии подобную политику именовали «доктриной ограниченного суверенитета»), а также исключительная догматизация и бюрократизация всей международной деятельности ЦК ВКП(б)—КПСС.   

Вскоре, к уже имевшимся переживаниям добавилось еще одно, которое подкосило Андреева сильнее других, так как больнее всего ударило именно по тылу многолетнего сталинского соратника. 

Сразу после Победы от монолитности сталинского руководства фактически не осталось и следа. Рядом со Сталиным, который на шестнадцать лет был старше Андреева и который в период с сентября 1945 по февраль 1951 года пережил сразу два (!) достаточно тяжелых инсульта, развернулась настоящая «подковерная борьбы». Формально — за расположение все более дряхлевшего вождя, а реально — за фактическое определение «послесталинской» повестки. Но заметно постаревший вождь вел себя так, как будто этой борьбы уже не замечал. Он уже ничего не смог сделать для того, чтобы не допустить устранения его же со Ждановым недавних выдвиженцев («ленинградская группа»), или предотвратить реванш тандема Берия—Маленкова. Именно к ним после поражения «ленинградцев», и особенно после второго сталинского инсульта, «решение оперативных вопросов, а по сути, управление страной», стало переходить фактически «явочным порядком».

Более того, к началу 1950-х годов произошла масштабная «зачистка» всего прежнего сталинского окружения. Вокруг вождя образовалась «мертвая пустота»: так или иначе, в опале оказалась наиболее преданная Сталину часть «старой гвардии», чьи работоспособность и профессионализм, а не один лишь «здоровый карьеризм», были доказаны нелегкими и во многом переломными 1920—1930 годами. Фактически, окончательно выпали из «первой обоймы» Лазарь Каганович и Климент Ворошилов. Потерял свое былое влияние «второй человек» после Сталина Вячеслав Молотов. Последний вследствие «дела» своей супруги Полины Жемчужиной, завершившегося её арестом, оказался фигурой во многом номинальной (правда, что интересно, потеря влияния ничуть не сказалась на общественном восприятии фигуры Молотова и на его пропагандистском «культе»: для страны он по-прежнему позиционировался в качестве «человека номер два»).

В 1951 году была подвергнута аресту и супруга Андреева Дора Хазан. Конечно, тучи над Хазан-Андреевой начали сгущаться еще раньше, когда летом 1949 года она была неожиданно снята с поста заместителя наркома лёгкой промышленности СССР, который она занимала с конца 1930 годов. Еще ранее, она являлась начальником Главного управления шерстяной промышленности, входила в Совет наркомата лёгкой промышленности СССР, а в годы Великой Отечественной войны курировала снабжение воюющей армии обмундированием. Недолго пробыв в должности директора Центрального научно-исследовательского института шерстяной промышленности (с июля по сентябрь 1949 года), она в итоге была уволена и оттуда.

Интересная деталь: в 1934 году Дора окончила знаменитую Промышленную академию, в которой ранее также училась и Надежда Аллилуева, жена И. В. Сталина. С ней Хазан-Андрееву связывала многолетняя дружба, которая берет свои истоки в самом начале 1920-х годов, когда Дора Моисеевна непродолжительное время работала в секретариате Политбюро ЦК РКП(б) (как раз в то время, когда была учреждена должность генерального секретаря, которую в апреле 1922 года занял Сталин). После самоубийства Надежды Дора продолжала опекать оставшихся без матери детей Сталина Василия и Светлану, которые были частыми гостями в гостеприимной квартире Андреевых в Кремле. 

Насколько серьёзным ударом оказался этот арест для А. А. Андреева можно судить и по трем инфарктам, упомянутым выше его дочерью, и по его внешнему облику на кадрах беспристрастной советской кинохроники. Еще в ноябре 1948 года, стоя на трибуне Мавзолея во время праздничного парада по случаю очередной годовщины Октября, Андреев, несмотря на давнюю проблему со слухом, внешне выглядит вполне здоровым человеком. Ровно через три года, в ноябре 1951 года, стоя на том же месте, Андреев выглядит весьма постаревшим, а в чертах лица видны характерные изменения, явно говорящие о нездоровом состоянии многолетнего сталинского соратника.

С этого времени Андреев все более отходит от активной деятельности, появляясь на публике только во время официальных партийно-государственных церемоний. При этом, в президиуме торжественного собрания по случаю 70-летия Сталина в Большом театре подле вождя Андреева мы не увидим — буквально накануне торжеств у Андреева произошел спазм сосудов головного мозга, и он потерял сознание. Во время прощания со Сталиным и его похорон 6-9 марта 1953 года Андреев также отсутствует, что говорит только об одном — об исключительно плохом его самочувствии. 

В дни работы последнего при жизни Сталина XIX съезда ВКП(б) Андреев занял место в последнем ряду президиума и так и просидел все дни съезда один, слушая выступления ораторов посредством специального наушника. На состоявшемся тотчас после съезда Пленуме, во вновь образованные Президиум и Бюро ЦК Сталин «уважаемого Андреева», который «совсем оглох», по его же личной просьбе предложил не избирать. «Пусть лечится», — сухо резюмировал Сталин. В последний раз в президиуме высшего партийного форма Андреев оказался в дни работы ХХ съезда КПСС вместе с членами «коллективного руководства», которое к тому времени уже трещало по швам. После 1961 года в ЦК Андреев уже не переизбирался, и по его просьбе был перемещен в советники при Президиуме Верховного Совета СССР.

Правда, перед окончательным уходом «в тень» Андрею Андреевичу в последний раз довелось использовать свой авторитет и влияние на благо собственной партии, солдатом которой на протяжении всей своей непростой жизни он себя вполне обоснованно считал.

Так, в 1957—1962 годах Андрееву было поручено возглавить Общество советско-китайской дружбы. Появление Андреева в должности председателя Общества в самый разгар острого конфликта между «хрущевским» руководством КПСС и Компартией КНР было, естественно, далеко не случайным. Колоритная фигура «сталиниста» Андреева во главе данного Общества при-звана была хоть как-то сгладить остроту зародившегося конфликта, а сам Андреев китайскому руководству, прошедшему многотрудный путь к власти, начиная с 1920-х годов (когда Андреев, собственно, и начал курировать партийную «политическую разведку»), был, вне всякого сомнения, известен, и как преданный соратник усопшего вождя, более чем симпатичен.       

Свой боевой жизненный путь Андрей Андреевич Андреев окончил 5 декабря 1971 года. Учитывая им пройденное, нет ни малейшего сомнения, что имелись все основания для его погребения в революционном некрополе у Кремлёвской стены. И если не за Мавзолеем (скончался он все-таки на пенсии, а не «на боевом посту»), то уж точно в колумбарии «красного погоста» — в «стене коммунаров». Но этого не произошло. 

В некоторых биографических справках об Андрееве (преимущественно «интернетовских») содержится информация о некоем его «завещании», в котором сам Андреев якобы попросил не хоронить его у Кремлёвской стены. Но что это: желание по-прежнему «быть в тени», так и остаться для потомков самым «засекреченным» членом Политбюро, или последнее желание навсегда упокоится рядом с могилой супруги на Новодевичьем? Ответа на этот вопрос не дает никто, да и никогда не сможет его дать. Ведь если говорить о желании покоится рядом с женой, то, думается, сам Андреев не мог не знать, что любящая и всегда понимавшая его Дора, прошедшая с ним рядом и огонь, и воду, и медные трубы самых триумфальных и огненных лет советской истории, никогда не захотела бы принять от «своего Андрея» подобную «посмертную жертву». Да и кому нужна эта «жертва», если ненароком она могла бы навредить тому делу, которому они всю свою жизнь беззаветно были преданы?

Что же касается «завещания Андреева», то при упоминании о нем неизменно ссылаются только на один источник информации — на мемуары А. И. Микояна, правда, в них нет ни единой строчки относительно указанного выше эпизода. Тем более, что сам Микоян, к моменту их написания уже давно не входивший в органы высшей политической власти Советского Союза, не мог не знать на каком уровне решались тогда вопросы, связанные с погребением тех или иных деятелей эпохи у Кремлёвской стены. Дело здесь скорее в другом.

Прочно укоренившаяся к тому времени в области общественной мысли и государственной идеологии «сусловщина» — политика белых пятен в истории и замалчивания неудобных вопросов и тем — не позволила принять единственно правильное в отношении скончавшегося решение. Не желающие быть обвиненными в «реабилитации сталинизма», члены «брежневского» Политбюро так и не решились похоронить Андреева там, где ему по праву полагалось быть упокоенным, — рядом с товарищами и соратникам по борьбе. Зато сами «кремлёвские старцы» не преминут воспользоваться историческим шансом: и Суслов, и Брежнев, и Андропов с Черненко — все как один поспешат запечатлеть себя в самом сердце революционного пантеона, в некрополе за Мавзолеем.

Вместо послесловия

Известно, что многие деятели сталинского Политбюро брали на воспитание приемных детей. Так, семья Ворошиловых воспитывала малолетних детей красного полководца М. В. Фрунзе Тимура и Татьяну, оставшихся после его безвременного ухода и без матери, и без отца. Кроме того, Ворошиловы опекали Леонида Нестеренко — будущего профессора Харьковского политехнического института, сына луганского слесаря Лаврентия Нестеренко, некогда работавшего вместе с Ворошиловым на заводе и погибшего в годы Гражданской войны в рядах Красной Армии. Семья Кагановичей взяла на воспитание приемного сына Юрия. Сталины усыновили годовалого Артема Сергеева — сына легендарного советского революционера Ф. А. Сергеева, «товарища Артема». Андреевы исключением не стали. В 1948 году они решили взять опеку над двенадцатилетней Анной. Шестилетней девочкой она осталось круглой сиротой: отец был казнен фашистами как руководитель партизанского отряда на родной для Андреева Смоленщине, мать была убита кулаками в конце 1930-х годов. 

Первое заочное знакомство Андреевых с Анной произошло в 1948 году. С тех пор Андреевы стали проявлять самое активное участие в ее жизни: посылали подарки и оказывали сироте материальную поддержку. Первое личное знакомство Доры Моисеевны и Андрея Андреевича с девочкой произошло только в сентябре 1953 года — к тому моменту Анна окончила среднюю школу и едва оправилась после болезни, а Дора Моисеевна несколько месяцев назад была освобождена из-под ареста (как и супруга Молотова П. С. Жемчужина, Д. М. Хазан-Андреева была реабилитирована в марте 1953 года). Когда в результате профессиональной травмы в 1969 году погиб брат Анны, оставив сиротой единственную дочь, Андрей Андреевич сделал все что было в его силах, чтобы определить девочку в московскую школу, и, выучившись, племянница Анны стала врачом-терапевтом.  

Сама Анна Андреева также получила высшее профессиональное образование: она закончила Тимирязевскую академию. В 1966 году она была принята в КПСС, а за год до смерти Андрея Андреевича защитила диссертацию и стала кандидатом сельскохозяйственных наук. Своей радостью она поспешила поделиться с человеком, давшим ей путевку в жизнь. В письме А. А. Андрееву Анна сообщала: «Своими радостными событиями мы (речь шла о ее с племянницей успехах. — С.Р.) в значительной мере обязаны Вам. Поэтому еще раз благодарим Вас за вашу помощь нам в тяжелые периоды нашей жизни. И верьте, пройдут годы, но мы всегда будем помнить, что своим благополучием обязаны Вам. А работать будем так, что Вам никогда не придётся жалеть об оказанной нам помощи. Искренне Ваша, А. В. Андреева».

Сразу же после получения письма, несмотря на плохое самочувствие (после смерти Доры Моисеевны в 1961 году Андреев перенес сильный инсульт, правда, на ноги все-таки встал), Андрей Андреевич немедленно позвонил Анне. Он говорил: «Дорогие мои, я безмерно счастлив вашим успехам и горжусь ими. Человеку нет выше награды, чем труд, порядочность и преданность делу коммунизма». 

Станислав Рузанов